Мне достаются осколки этих разговоров. Разгоряченные и недосказанные хвосты. Размахивая ими, Лёха может орать на меня всю ночь. А я на него. Он монархист, а я народник. Утром мы стесняемся смотреть друг другу в глаза. Споры и слова делают нас неприлично голыми, а постели и бабы – почему-то нет.
Зато мы убиваем время. Его теперь в избытке. А в детстве почему-то всегда не хватало. Уроки – на коленке. Жизнь – во дворе. Пока бабушка была жива, действовало правило «в десять – дома», и к полуночи я был как штык. Потом часами стал работать водитель дяди Вити.
Лёху во дворе недолюбливали – за легкость драки и за то, что он не умел держать зла. Если бились до первой крови, то стоило ей появиться, Лёха сразу отступал и спрашивал: «Ты как?» Протягивал руку. Чтобы побежденному было комфортно, к нему надо проявлять презрение, а не великодушие. Но кто тогда об этом думал?..
Когда Лёха съехал, он сразу стал чужим. Гитара вообще всех добила. За прозвище Музыкант он бился на крыше гаража. Зима, скользко. Одна подножка – и ты труп. Лёха падал раза три, разбил башку, порвал куртку до майки. Но победил. Три шва на брови и два на затылке накладывали не ему. Дворовые затаили обиду. Старшие принялись раздевать Лёху в карты. Когда деньги кончались, он играл на всё – на рюкзак, на шапку, на часы. Двор был моим, и Лёха был моим. «Ты выбирай, пацан, – сказали старшие. – Лёха уедет-приедет, а тебе жить».
Играли в очко, крапленой колодой, в темноте, подсвечивая зажигалками.
– А давай на пальцы?!
– На ноге или на руке?
– На руке, слабо?
– А чем рубить есть?
– А как же!
Старшие достали топор. Двое из них подрабатывали рубщиками мяса. Топор таскали с собой: и в бою хорошо, а если что – с работы шли, начальник, никого не трогали.
– Три раза до пяти побед, – сказал Лёха.
Первую партию они дали ему выиграть. А потом: «Пальцы сюда!»
Можно было сбежать. Но нельзя. Я зарядил Лёхе в нос. Он выключился. Упал в сугроб. Старшие заржали. Я положил руку на стол.
– Нестандартно, – сказал один из них. Остальные кивнули.
Мы все знали, что это выход. За Лёху дядя Витя мог и пострелять. Трупы рубщиков мяса нашли бы нескоро… и не здесь. Но и Лёха бы не зассал, не отступился. Это тоже было ясно.
А так мы все сохраняли лицо. И когда я орал от боли, народ уже дружно толкался задницами, пытаясь найти мой мизинец в снегу. Обделались все капитально, но переговаривались по-деловому: «Можно пришить… хорошо, что мороз… не попортятся… У нас в холодильниках мясо по полгода… как живое…»
Безымянный палец остался лежать на столе.
12
Урчит телевизор. Я знаком с ним плохо. Но диалог внутри ящика всегда примерно один и тот же:
«Он просто не раскрылся, давайте дадим еще один шанс!»
«Какой шанс? Ему явно не хватает позитива!»
В телевизоре явно играют в зомби. Жулят, кусают и временно самоубиваются. Умереть при этом можно два раза. Мертвых спасают иммунитетом или голосованием. Кто раскрылся, тот и победил. Особенно если на позитиве. Сценарии этих шоу, наверное, пишет раскрашенный Мюллер.
Клацаю пультом. Бабушка говорила – «тыцаю». Оба слова неправильные. Натыкаюсь на вопрос: «Теперь, после всего, ты жалеешь, что восемнадцать лет назад выбрал ее?» Умница Уилл Хантинг.
Тринадцать, почти четырнадцать.
Нет, не жалею.
Если бы у меня был личный психиатр, он выдал бы что-нибудь про эдипов комплекс. Присвоить мать. Обладать ею. Ай-ай-ай, какая гадость. Пара сеансов – и все лежало бы на полках. Объясненное и понятное. Если бы мой психиатр был гештальтист, а не психоаналитик, замес мог бы быть и помягче. «Благодарность, детка. Мы часто путаем благодарность и что-то другое… А может быть, это просто поиски комфорта? Личной безопасности? Безусловного принятия?..» В «безусловном принятии» они оба, психоаналитик и гештальтист, пожали бы друг другу руки. И ушли бы на перекур.
Чтобы покурить, надо выйти на улицу. Мы теперь европейцы. На дорогах – сплошные двойные, в номерах – сплошные здоровые. Механизм борьбы с курением запущен через систему «лень жопу оторвать». Своим побочным эффектом он победил уже не только сигареты.
Я завидую своим вымышленным врачам. Они сладко затягиваются и болтают от вольной масти.
– Кстати, это может быть страх. Страх длительных отношений. Вы не находите, коллега?
– Импотенция? – радостно откликается психоаналитик.
– Ну-у… не так сгазу… – смущается гештальтист. Я вижу его седым и иногда слышу картавым. – Культ Пйекгасной Дамы, мотив нестабильности, полезный для юношеских подвигов, я бы искал что-то в этом годе. – У моего гештальтиста бывают проблемы с мягкой и твердой «р». Он нравится мне больше.
– Анатомия – это судьба, – вздыхает психоаналитик. – Я бы сначала посмотрел на функциональные особенности организма…
Есть еще санитар. Он циник. Вставляет свои три копейки:
– Засаленный халат, морщины, пузо…
Санитар знает волшебное слово «целлюлит». Мои врачи его жалеют. Говорят: «Есть люди, которые живут с людьми. А есть невезучие особи. Они живут с жирами и морщинами…»
Мне на эти переговоры – ровно. Я пробовал себя на «как не стыдно», на «бред», на «на хрена оно надо». На истерику и на «ах так!». Пытался разбираться в этом, как в медицинской проблеме. Добился мастерства в сравнительных этюдах. Могу на разные голоса сообщить самому себе о том, что скажут люди.
Это ничего не меняет. Я больше не жую сопли. Где-то перещелкнулось в небесах – и мне отвалился подарок. Я его принял. Другого не надо. Не хочу.
Единственное, о чем я не могу думать, – это реакция Лёхи. В мыслях я плотно закрываю лицо руками и опускаю голову. Если мне выписан стыд, то только перед ним.
В тринадцать лет представители некоторых народов уже отвечают за свои слова и чувства. Поэтому могут читать Тору и жениться. Может, мне где-то накапало. Хрен знает.
Если сказать об этом с разбега, с какого-то первого воспоминания, то получается, что и до тринадцати я не называл Ее тетей Машей. Его дядей Витей – всегда. А Ее… Вообще никак не называл.
13
– До зимы тут сидеть… Рехнемся, Андрюха. А?..
Обедаем в ресторане. «Все свеженькое», но капуста в борще выглядит как жертва псовой охоты. На кухне сломался нож и листья порвали зубами? Мы пропустили что-то важное в моде на еду?
– Давай по очереди, – предлагаю я. – Неделю ты, неделю я. Или по десять дней.
– Хороший отдых не потянем финансово.
Киваю. Согласен. Деньги не падают с неба. Хотя могли бы. Но дядя Витя суров, как наш закон. Он легко покупает Лёхе машину и ни копейки не дает на бензин. Вообще ничего не дает. Ничего сверх условно заработанного, которое, кстати, жестко половинит, собирая нам капитал.
