– И что получается? – спросила Анна. – Разве он не герой?
– Герой? – удивленно переспросила Женя. – Конечно нет. Он поддерживал слабых и помогал как мог попавшим в беду. Ну, знаешь ли, я не называю это таким громким словом. Я считаю, что так поступают нормальные люди. Какой же здесь героизм? Он был человеком. Сложным, противоречивым, упрямым, капризным, талантливым. Просто мы с тобой, девочка, смотрим на него глазами любви. А вот ангелом он точно не был, – рассмеялась она, – и просто с ним не было никому. Думаю, что и ты – не отдельным списком. Нет, – покачала головой «последняя жена». – Он не был борцом. Сибарит, гедонист. Какой из него борец? Смешно. Он просто жил, жил даже тогда, когда это было почти невыносимо. Не спился, не удавился, по-прежнему носил свежие рубашки и отглаженные брюки. Попробуй ежедневно сопротивляться хамству, подлости, предательству, зависти, лени, соблазнам. А он сопротивлялся. В основном пока хватало сил. Но и он однажды сломался… Просто кончились силы. Но даже тогда он остался мужчиной. Я имею в виду наш развод, Анна.
* * *
Вскоре она встретилась и со Славиком.
– Как я к нему относился? Нормально. Он был нормальный мужик: не придирался по пустякам, не гнобил, не цеплялся. Ну, обоюдной нежности у нас, думаю, не было… Но я помню операцию и больницу, как он приезжал, привозил фрукты и булочки с сахаром в форме сердечка. Помнил, что я их любил. И еще, мама не знает. Влип я однажды, по молодости и дурости. И он мне помог, да не помог, просто спас!
Отцом он мне не был. Другом? Да вряд ли. А вот врагом определенно нет. Любить меня он был не обязан. Меня родной отец предал, что говорить про чужого человека? Обида за мать? Да нет, их дела. Разошлись мирно, он ее не обидел. Что говорят в таких случаях? Светлая память? Ну да. Светлая память. Наверное, так.
* * *
Найти Мишу Ходасевича оказалось непросто. Нашла, журналистские навыки не истребить.
Это был большой увалень, заросший густой бородой и сверкавший лысиной на затылке. Жил в Тушино в маленькой, довольно запущенной квартире. Миша молча выслушал непрошеную гостью и жестом пригласил в дом. На кухне у плиты возилась худенькая женщина с жидким хвостиком волос на затылке. В одной руке у нее была поварешка, а на другой сидел младенец месяцев шести. Из комнат доносилась музыка и девичьи голоса.
– Лена, жена, – коротко представил ее Ходасевич.
Сели на кухне, Лена подала чаю.
Ходасевич снова склонил голову набок и стал похож на сонного бурого медведя.
– Книжку? О Городецком? – удивился он. – Ну, я не знаю… Я же был совсем сопляк. Нет, помню, конечно, только что? Весь ужас с родителями, – тут его крупное лицо исказила гримаса боли, – самый основной ужас, происходил без меня. Дядя Илья отправил меня в Монголию. Боялся, наверное, чтобы и меня не приобщили. На похороны я не успел, все сделал дядя Илья. Ну, и потом помог с этой, – он огляделся, – квартирой. Давать ее не очень-то и хотели. А когда папа сидел, он тоже нам помогал. Это я помню. Правда, мама все злилась: кричала «подачки» и просила его устроить ее на работу. В общем, ничего особенного я не помню. Сначала детство и одно сплошное счастье. Потом это, с отцом, – и одно сплошное горе. А потом я уехал. Знаю, что они были друзьями, отец и Илья. Знаю, что он, Городецкий, сделал нам много хорошего. Вот и все, собственно. А потом мы потерялись как-то. Наверное, виноват в этом я. Или жизнь. Такие дела.
* * *
Комаров нашелся довольно быстро, спасибо Сети. Анна поехала в Энск, благо совсем недалеко, всего километров сто восемьдесят.
Приехала к обеду – и сразу в театр. Театр, точнее, театрик оказался очень милым: маленьким и ухоженным, выкрашенным в желтый цвет, в типичном классицистическом стиле, бывший особняк предводителя местного дворянства.
Строгий вахтер преградил ей путь:
– К Самому? А вы кто ему будете?
Она рассмеялась и показала удостоверение из журнала. Вахтер в богатых усах внимательно изучил документ и важно кивнул:
– Сейчас отзвонюся.
Не торопясь достал мобильник и вытянулся в струну.
– Василь Витальевич! Из столицы – журналистка какая-то. Название? Уточню! – И поднес к глазам удостоверение.
Анна тяжело вздохнула:
– Господи, ну просто сенатор!
Вахтер пробурчал:
– Главнее.
И пропустил.
Она поднялась по мраморной парадной лестнице в красном ковре. Дверь с надписью «Директор» оказалась основательной, глянцевой, богатого вишневого оттенка, со сверкающей медной ручкой и медным же звонком.
Анна усмехнулась и нажала на кнопку звонка.
– Войдите, – раздался утомленный голос.
За огромным дубовым столом сидел полноватый лысый мужчина, куривший толстую сигару.
Объяснились. Он внимательно слушал, наклонив голову и чуть кривя уголки толстогубого рта.
– Та-ак, – произнес директор, когда она замолчала. – Значит, книга о Городецком. Смешно, – заключил он, подняв на Анну блеклые светло-голубые глаза.
– Смешно? – переспросила она.
– Конечно, смешно, очень, – повторил он и широко, как бы душевно, ей улыбнулся. – А позвольте узнать, почто такая честь? За какие заслуги? Или герои в стране закончились? Да что он сделал, ваш Городецкий? Какой след оставил после себя?
Анна дернулась и, нервно кашлянув, поинтересовалась:
– Старые обиды, господин Комаров?
Он благодушно махнул рукой и откинулся в кресле.
– Да бросьте, какие обиды? Я ведь, по сути, ему должен всю жизнь в ножки кланяться! Если б не та история… Или вы, может, не в курсе? – Он уставился на собеседницу пронзительным взглядом.
– Я в курсе, – жестко ответила Анна. – И что дальше?
– А дальше, – медленно протянул Комаров, – это тогда я думал, что жизнь моя кончилась. Хоть в петлю, честное слово. Работу отобрали, жена бросила. Нет, правда, хоть в петлю, – повторил он и сладко зевнул. – А потом, знаете ли, все наладилось. Я-то, дурак, думал, что нет нигде жизни, кроме столицы. И творчества нет. А это не так! – Он слегка оживился. – Именно здесь, в этом театре, я нашел все. Понимаете, все: призвание, реализацию, счастье, семью. Достойно все получилось. Достойно прожита жизнь. – Он снова зевнул и продолжил: – Ехал сюда как на Голгофу, ей-богу. А потом как-то все получилось. Ура!
– Ура, – подтвердила Анна. – Значит, вы на него не в обиде?
Комаров задумался.
– Нет, какая там обида! Это сначала я его ненавидел, долго, лет десять. А потом… Вот цветы на могилку снесу. Ей-богу, снесу! И еще поклонюсь.
И Комаров широко улыбнулся.
– Не стоит, – сухо ответила Анна. – Не нужно ни цветов, ни поклонов. Я рада, что у вас устроилось.
– Более чем, – довольно кивнул Комаров. – Все очень достойно.
