– Покажи, как там вокруг тебя.
Катька засмеялась:
– Да что тут показывать? Не в прерии же! Сидим, пьем воду без газа, беседуем, тексты правим, расписываем сцены.
– Вместе? – удивилась я.
– Ну вот, представь, вместе, да. Удивительно, правда? Коллективный ум… Мне чудно́, конечно… А вокруг… комната как комната… или зал, не знаю, как назвать… Американ стайл. Металл, стекло… Планета андроидов, все как обычно. Мам, а что ты придумала? Почему у тебя такой загадочный вид?
– Не скажу.
– Все хорошо?
– Все отлично.
– Но ты ведь не на кладбище поедешь, нет?
– Нет. Никому бы это не понравилось из тех, кто там… Или не там. Я вообще думаю, что они не там.
– Вот именно.
Я обратила внимание, что Катька как-то изменилась с утра, точнее… который у нее сейчас час? Пока я разбиралась с последними гостями, сколько времени прошло? Часа два, три?
– Ка-ать? А у тебя как?
– У меня хорошо. Мам, я, знаешь, заехала в эти «Три пеликана». Решила – чем думать, стоит не стоит, заехать да и все!
– Молодец. А три – пеликана или павлина, Кать?
– Жирафа! – засмеялась Катька. – Конечно, мам, я молодец.
– И…?
– И поговорила с бугнининкасом. С Леонардом… Знаешь, как его псевдоним?
– У него есть псевдоним?
– Есть, – хмыкнула Катька. – Лео Перкс!
– Как? Но у него же фамилия то ли Марикявичус, то ли…
– Мам, percussion по-английски – игра на ударных инструментах. Ты должна лучше меня знать. А percussion сокращенно – «перкс». Но не в этом дело.
– А… Ну и как вы поговорили?
– Да!.. – Катька небрежно махнула рукой, а я пыталась всмотреться в ее лицо. Небрежно? Или как будто небрежно?
– А он один здесь, в Америке? Там…
– Он там-здесь один, – засмеялась Катька. – Я попросила показать фотографию жены и ребенка. У него, кстати, уже двое детей.
– Кто бы сомневался… – пробормотала я. – Показал?
– С неохотой. С большой причем.
– И…?
– Знаешь, мам, она очень симпатичная. Милая. Некрасивая, но милая. Доверчивый взгляд такой, из-под очков.
– Из-под очков всегда доверчивый взгляд, это обман. У него тоже доверчивый был взгляд. Я отлично помню, чем он тронул твое сердце.
– Ну не знаю, – легко ответила Катька. – Она мне понравилась. Я ему так и сказала. Чтобы побыстрее ее привозил. А то как там она одна, такая доверчивая.
– А он?
– Он сказал, что Америку он уже не покорил, сейчас денег заработает на машину и уедет в Курляндию свою обратно.
– То есть он там деньги зарабатывает? – уточнила я.
– Ну да, – вздохнула Катька. – В Литве же не заработаешь, это не Москва и не Америка. Он еще, кажется, убирается в клубе.
– Сам рассказал, пожалился?
– Да нет, наоборот, застеснялся, все поглядывал, слышу я или нет – к нему подошел дядька какой-то отругать его, что плохо в баре убрался, что-то вроде этого, я в сторону отступила, чтобы его не смущать.
– Ясно… – Не настолько, конечно, Катька самая русская у меня – и душой и телом, – чтобы от жалости влюбиться вновь… – А как вблизи выглядит? Лучше, чем издали?
– Честно? Не-а. Хуже.
– Зря подошла?
– Нет.
– Тебе его жалко?
– Да.
– И?
– Ничего. Ничего, мам.
– А…
– Нет, ничего. И с Бобом – ничего. И с…
– Я не спрашиваю, Катюнь…
– А я тебе отвечаю, без твоих вопросов. У меня здесь не об этом голова болит. Я разрываться не буду. Да и не нашлось пока никого…
– Пока? – встревоженно переспросила я.
– Не нашлось. А ты почему, кстати, так странно одета? Ты куда собралась?
– Не скажу пока. Ладно?
– Ладно, – вздохнула Катька. – Да, надо было мне наврать этим доверчивым ребятам, что у меня расстройство кишечника и я из дома три дня выходить не буду, а самой смотаться к тебе… Ладно, что с тобой делать!.. Секреты, вы смотрите, у нее! Я тебе все рассказываю, а ты…
– Точно все?
– Все.
– А что он тебе на прощание сказал?
– Кто? Боб?
– Ты что, с Бобом попрощалась?
– В плане его закидонов поехать на уикенд вместе – да, попрощалась. В плане работы – нет, конечно.
– А это не помешает?
– Нет, это не Россия, мам. У них уже двадцать лет как женщины обеспечили себе спокойствие законом. Знаешь, шеф на нее голову поднимет, когда она громко скажет: «Доброе утро, шеф!» – а она его сфотографирует и – в суд, за сексуальное домогательство.
– Ты вроде не американская гражданка, Кать… пока… – напомнила я самонадеянно улыбающейся Катьке, неотразимой, сияющей, как обычно.
– Поколение уже выросло у них на этом законе, мам. Боятся пикнуть лишний раз. Бо́бы, я имею в виду.
– Ну ладно, – вздохнула я. – Только я не о нем спрашивала. А о Цепеллине.
– Да я так и поняла. Что он тебе дался? Ну предложил мне пойти пообедать куда-нибудь.
– А ты?
– Я? – Катька независимо пожала плечами, а я похолодела.
Да нет, вот этого только нам еще не хватало. Неудачник-ударник, с женой и двумя литовскими детьми, которые ждут его на другом континенте…
– Кать?
– Я отказалась.
– Точно?
– Точно. Мне трудно было отказаться. Я бы с удовольствием с ним пошла и понаблюдала бы, как он в меня влюбляется, влюбляется снова… Он так мило краснеет, ты помнишь… Сейчас, конечно, не так… Он, по-моему, много курит, у него проблемы из-за этого в клубе… ну… в ресторане этом. Выбегает все время, там специальное место такое, ужасное есть, для курильщиков, у помойки… Потом что-то брызгает в рот, и на себя одеколон…
– Кать… – Я во все глаза смотрела на свою дочь. – А как ты это все увидела? Ты с ним стояла… у помойки?
– Нет, – засмеялась Катька. – Я же запахи все слышу почище тебя, мам, ты что? Какофония! Табак, фруктовый, знаешь, литовцы любят, гадость такая, резкий одеколон и мята – все вместе.
– Но в целом он симпатичный, да? – все же уточнила я, потому что видела довольную Катькину физиономию.
– В целом, увы, да, мам.
– В душе тренькает? – уточнила я.
– Да тренькает! В том-то и дело! – вздохнула Катька. – Не было бы деток и Кристины…
