– Может быть, голодный… Может быть, ему мальчишки на хвост консервную банку привязали… А может, он вчера всех перецарапал, наобижал и теперь сердится…
– На себя? – мгновенно отреагировала Катя.
Кате нет еще четырех лет. Она еще совсем ничего не знает о мире. Или знает? Откуда тогда эта удивительная способность гасить конфликты, сводить все к шутке, искать мирные выходы из любой ситуации?
* * *
Серьезно предупреждаю ее:
– Тому, кто плачет, мультики не включаю!
– А после мультиков можно плакать?
* * *
– Мам, раздень мне банан!
* * *
Катя играет на полу. Игрушки разговаривают между собой:
– Я не буду рядом с тобой спать! У меня есть своя пижама! Я буду в ней у себя спать! – задиристо говорит мышонок.
– Хо’ошо… – грустным голосом отвечает ему маленькая «кукочка»…
* * *
Читаем русские народные сказки. Там обязательно почти в каждой сказке встречаются пирожки. Вздыхаю:
– Ну что, может, тебе печь пирожки?
– Давай, – с энтузиазмом соглашается моя малоежка.
– Хорошо… А какие тебе пирожки – с мясом или с картошкой?
– С веймишелькой! – тут же отвечает Катька, которая не ест сыр, яйца, плохо ест мясо, рыбу…
– Она, наверно, вегетарианка! – ругаюсь я. – Понимаете, люди, – взываю я к несуществующим слушателям нашей оживленной дискуссии, – вот эта девочка – вегетарианка!
– Я не вегентэянка! – отчаянно защищается моя девочка. – Я – ‘усская! ‘усская!
* * *
Катя смотрит на меня сверху вниз:
– Мам, у тебя нос такой… заборчивый!
– Это от какого слова?
– От слова – «забор»!
* * *
– Мам, а давай я буду Пеппи Глинныйчулок, а ты авьеменно (одновременно) – обезьянкой, Томми и Анника!
– Уфф… А давай я буду еще лошадью?
Не слышит моего вредного взрослого сарказма и радостно соглашается:
– Давай, мам, давай!
* * *
Подходит ко мне, доверчиво протягивает мне альбом и фломастер:
– Мам, а как пишется цихра «около четырех»?
Катьке вот-вот исполнится четыре года.
* * *
С трех с половиной лет маленькая Катька стала ходить на занятия фольклором. Преподавательница – высокая, тонкая блондинка с огромными голубыми глазами, зовут Наталия Владимировна. Просто сказочная фея на вид.
Через некоторое время Катька радостно сообщила мне:
– Мам, с тех пор, как я узнала, что Наталию Владимировну зовут Наталией Владимировной, я стала звать ее Наталией Владимировной!
За десять лет фея, сама не поющая (такое бывает, хоровики могут сами и не петь), но хорошо организующая детей, ответственная, образованная, научила Катьку петь редчайшие русские песни, а капелла, то есть без музыкального сопровождения.
Десять лет Катька любила, ненавидела фольклор, уставала от него, несколько раз бросала (чаще всего – на летних каникулах, в мыслях), пробовала менять на джаз, блюзы, эстраду… Но снова и снова надевает красный, расшитый золотом сарафан и поет то, отчего русская душа начинает непонятно волноваться, накатываются слезы – почему, отчего, зачем, в песне вроде все хорошо кончается или вообще неизвестно о чем речь – сидят какие-то пташечки-макаташечки, то ли на холме, то ли на поле… Но вот эти бесконечные щемящие напевы, резкие смены тональности, поднятие по секундам – то есть на очень маленький интервал, от этого так трепещет сердце, так хочется подпеть плачущей, переливчатой мелодии… Я подпеваю, Катька иногда пытается петь со мной в два голоса, но я тут же путаюсь, сбиваюсь. Катя аккуратно замечает:
– Мам, ты хорошо поешь, но вот ты начинаешь в одной тональности, а заканчиваешь – совсем в другой. Но это ничего! У тебя голос такой красивый! Ты пой, пой! Не стесняйся!
* * *
Собираемся в театр. Катя выясняет:
– Как-как называется театр?
– Молодежный.
– А что такое «молодежь?»
Объясняю.
– А-а-а… Значит, туда молодых, таких, как ты, можно водить?
* * *
Маленькая Катя направляет на меня автомат:
– У тебя остался один час, чтобы приготовить мне поесть!
(По прошествии многих лет не могу взять в толк – вот откуда только у моей Кати, среди кукочек и мишек и всего ее девчачьего царства, появился автомат?)
* * *
– Мам, я ведь не продаюсь! Почему же ты говоришь, что я дорогая?
* * *
На столе за ужином стоит бутылка кагора. Катя неожиданно просит:
– Можно мне?
Я с некоторым сомнением даю ей маленькую рюмочку, в которой чайная ложка кагора:
– Смотри только все не пей!
Катька снисходительно улыбается:
– Ты что, боишься, что я запьянею? Я же никогда не бываю пьяная!..
«Внимание!» – говорю сама себе. Дети повторяют за нами выборочно и не всегда то, что бы мы хотели.
* * *
Едем в переполненном троллейбусе в Серебряный Бор. (Наш внедорожник с большой симпатичной мордой еще служит другому хозяину и не знает о нашем существовании, а мы – о нем).
Я держу большую сумку с пледом, водой, едой, игрушками, книжками и саму Катьку за ручку, а она смеется:
– Мам, меня совсем залепёшкали!
* * *
Катя играет, внезапно встает, подходит к столу. Берет ручку и бумагу, «пишет», говоря вслух:
– И больше мы никогда не приедем к тебе. Заглянешь в шкаф – и ничего там нет нашего. Точка!
* * *
Утром рассказывает мне:
– Мам, я крепко-крепко спала! И только слышала, как капают твои слезинки…
* * *
За столом падает маленькая ложка. Катька спрашивает:
– Малыш придет, да, мам?
* * *
Заходя в магазин, где есть детские товары, Катя неизменно предупреждала меня:
– Мам, не теряйся, я – в детском!
* * *
Как-то днем Катя неожиданно сообщила мне:
– Мам, я что-то плохо себя чувствую.
Я испугалась:
– Что с тобой?
– Голова болит…
– Господи, а еще что?
– Так, что еще может болеть? – задумалась Катька. – Нога еще болит…
* * *
Первый раз Катя ест капусту брокколи.
