Как же мне попало тогда! За все. Я тоже так иногда ругаю Катьку – за все. За то, что у нее такой папа, за то, что у нее в детстве была короткая шея, а я, умница, ее вытягивала ей – поднимала каждый день за шею до пяти лет, пока Катька не стала слишком тяжелой для этого. За то, что она очень уж хорошо учится, убивается, мало спит, за то, что так быстро читает, на нее никаких книг не напасешься, за то, что трусовата и прижимиста, за то, что мало пьет и жадно ест, за то, что ее пальцы ни на чьи не похожи – ну ни на чьи из родственников! Нет ни у кого таких длинных, белых-белых пальцев, с изящными удлиненными ноготками. Были у какого-то ее семитского предка. Семитские ручки – у моей русской дочки!!! Ничего плохого, но – почему?!!
Вот и мама отругала меня тогда за все. За то, что я – папино отродье, за то, что я могу сожрать вообще все, за всех, и не лопнуть, за то, что брат Лёва болеет, а я – здоровая и наглая, и думаю только о себе, о больном братике не забочусь, и о маме не думаю, и с собакой не занимаюсь, которую клянчила-клянчила, а теперь с ней гуляет мама…
Я понимала, что мама права, и все равно мне было очень обидно. Я ведь не виновата, что похожа на папу. Я тоже папу не люблю, не одна мама такая. И я бы с удовольствием стала такой худенькой, как мой Лёва. И с еще большим удовольствием я бы была младшей, и меня бы всегда жалела и любила моя мама… Я отлично помню, что именно так я думала.
Я рассказала Катьке про яичко. Катька внимательно выслушала, погладила меня, вздохнула:
– Мам… Ты мне уже про это яичко, знаешь, сколько раз рассказывала!
– Да? – искренне удивилась я. – Разве? Ну ладно. А ты про башмак своим детям тоже будешь много раз рассказывать, да?
– Нет. Я про то, как ты меня в темной ванной за плохое поведение хотела запереть, расскажу, – очень серьезно и трагично поведала мне Катька.
– Катька! – я аж задохнулась. – Да я же не заперла тебя, только отвела, показала, как там страшно, ты даже не зашла! Как тебе не стыдно!
– Там было очень страшно. Я видела. И мне потом было страшно, когда я представляла, как я там стою и… И спать ложусь прямо в ванну. И я теперь всегда, когда ты орешь на меня, боюсь, что ты меня отведешь в темную ванную.
– Да, ясно. Ладно. Буду хоть знать, чем тебя пугать.
– Мам… – Катька оглядела наши горшки. – Что-то мне кажется, придется нам с собой все цветы брать.
– В поезд?
– А что с ними делать? Они же погибнут.
– Шура польет. Я уверена, что она отошла. Мне не хочется ей звонить. Но со всяким бывает. Наверняка теперь уже жалеет. Она же добрая тетка. И мудрая.
Я быстро набрала ее номер. Телефон не отвечал.
– Ладно, давай к ней сходим. Вроде все собрали. Светло, а ведь уже поздно, спать пора ложиться, завтра очень рано вставать.
Мы подхватились и пошли к Сашам. В их доме свет не горел, но было видно, что включен телевизор. Я постучала. Никто не открыл. Я постучала еще. У ворот и у помойки – камеры. Сторожа видят всех: кто въезжает, кто выносит мусор и кто к ним пришел.
Мы постояли у крыльца.
– Ладно, Катюня, пошли. Спят, наверно, – неуверенно сказала я.
И тут открылась дверь. Боевая Шура стояла, подбоченившись, на своем высоком крыльце и, маленькая, была сейчас выше меня. Вот так, наверно, неприятно ей обычно со мной разговаривать – я намного выше ростом. Сейчас же ее круглое пузико выпирало из-под грязноватого халатика в больших ярко-зеленых цветах и возвышалось над моей головой.
– Я твои цвяты поливать ня буду! – четко сказала мне Шурочка.
– Сволочь, – ответила ей я, взяла Катьку за руку и ушла.
Я слышала, как Шурочка громко что-то говорила Сане, наверно, рассчитывая, что я это услышу. Но я слов не разбирала.
Мы шли по дорожке домой. Наше товарищество расположено очень красиво на краю луга. Лес, хоть и близко, нигде не заслоняет солнца. Вечером же солнце долго-долго опускается за кромку темного леса на длинном пригорке. Закат никогда не бывает одинаковый. В тот вечер небо было чистое, но несколько легких облачков спустилось как раз к темной полоске леса, и солнце садилось прямо в их ажурную пелену, окрашивая ее в нежные персиковые, малиновые, фиолетовые оттенки.
– Красиво, да, мам? – Катька с восхищением показала мне на живописный закат.
– Очень.
– Снимем?
– Конечно.
Я достала телефон, сфотографировала.
– Сколько у нас сегодня интересных снимков, да, мам? Башмак, закат…
– Надо было Шурку снять, когда она подбоченилась.
– Ты мне не сказала!
Я засмеялась:
– Как бы ты стала ее фотографировать? В такой драматический момент!
– Мам… – тихо спросила Катька. – А что, мне теперь кроликов нельзя кормить?
– Катюнь, – я прижала ее к себе. – Хочешь, я тебе собаку куплю?
– Хочу. Но ты не купишь. Потому что за ней ухаживать некому.
– И то правда, – вздохнула я. – Но когда ты подрастешь…
– Ты купишь мне собаку, чтобы провожать меня в школу. Чтобы дети надо мной не смеялись! Я жду, мам, не переживай.
– Ты очень хороший у меня ребенок, Катюня. Но что же мы будем делать с остальными моими детишками – с цветами моими, а?
– Может, им тоже автополив соорудить, как садовым? – неуверенно спросила Катька. – Или в тазы поставить, как мы зимой делаем, когда на неделю уезжаем в дом отдыха?
– Другого выхода нет. Правда, за три недели вода и в тазах, и бутылках высохнет… Да и тазиков у нас столько не наберется… Но хоть что-то.
Вот так бывает в сказках, но иногда случается и в жизни: когда мы подошли к своей калитке, меня кто-то окликнул. Я обернулась.
– Сима! Ты когда приехала?
– А я смотрю – ты, не ты… Катька так выросла, а ты вроде похудела. Вы, говорят, дачу эту купили теперь?
– Да.
Сима, соседка, бабушка Катькиного приятеля Тимоши, не приезжала все прошлое лето. Раньше мы с ней общались. Но после одного случая мне было как-то неприятно с ней разговаривать, и все позапрошлое лето мы только здоровались на бегу. Случай очень простой.
Я вызвалась ее проводить до электрички. Днем, в пятницу, она ехала в Москву, тоже, кстати, поливать городские цветы своей невестки. Я, в дачном размягченном состоянии, надела шлепки, села в машину и повезла Симу на станцию. Не взяла ни сумку, ни документы, ни права… Высадив Симу, я встала в небольшую пробку. Не дождавшись двух метров до положенного разворота, до разрыва, я взяла и повернула через сплошную. И изо всех сил врезалась в иномарку, с бойкой подмосковной риелторшей за рулем, которая мчалась по поселку со скоростью сто сорок километров в час и не смогла затормозить, увидев меня. Если бы я разворачивалась на положенном разрыве, виновата была бы она, с ее бешеной скоростью, а так – мне пришлось потом выплачивать тетке за ремонт ее машины круглую сумму. И никуда было не деться. Тетка разбила «Вольво» вдребезги, как пластмассовую игрушку, протаранила чужой забор и остановилась в двух шагах от другой машины во дворе. Сама риелторша и ее пассажиры, слава богу, только испугались, не пострадали. Пострадала морально Катька, она выла, как сирена, минут десять, так что приехавшие полицейские сначала успокаивали Катьку, чем меня очень удивили, а потом уже стали описывать происшествие.
