– Мам, я знаю, что подарить Леонарду на день рождения!
– Что?
– Ну почему ты вздыхаешь?
– Имя ему не очень подходит.
– Мам… – Катька подсела ко мне и положила голову на плечо. – Тебе он не нравится, да?
– Наоборот, нравится. Вопреки и несмотря на.
– А какое имя бы ему подошло?
– Не знаю. Йонас.
– Йонас?
– Да. А по-нашему Ваня.
Катька засмеялась.
– Ты не видишь в нем Леонарда?
Я покачала головой:
– Увы.
– Ну и ладно, мам! Пусть будет Ваня. Цепеллин. Кто угодно.
– Так какой подарок?
– Песню. Я запишу песню.
– I will love you forever? Буду любить тебя всегда? Что-то в таком роде?
– Не совсем… – Катька напела низким, теплым голосом: – Night is falling, I think of you…
«Опускается ночь, Я думаю о тебе…»
– He walks me home, I think of you… – продолжила я. – Он провожает меня домой, а я думаю о тебе…»
– Ты знаешь эту песню? – страшно удивилась Катька.
– Знаю, – вздохнула я. – Она была очень популярна когда-то. Тебя еще не было на свете, я папе твоему песню эту пела, в мыслях, конечно. А ты спой по-настоящему, действительно, хорошая идея. Ну и тогда уже вторую песню запиши, веселую какую-нибудь. А то что – тоска такая.
– Не-е, мам, тоски не будет! Я ее по-другому запишу, весело!
– Попробуй…
Несколько дней Катька носилась в поисках нужной фонограммы, подходящего платья, туфель на каблуках – они были просто необходимы для образа! – договорилась со знакомым звукорежиссером и учителем по информатике. Звукорежиссер, он же студент-заочник второго курса, преподающий в Катькиной школе черчение, пообещал записать Катьку на сцене. А учитель информатики взялся обработать файл и вклеить туда аплодисменты с какого-нибудь Катькиного старого выступления.
– Аплодисменты обязательно нужны? – уточнила я.
– Овации, мам, овации! – засмеялась Катька. – Ну конечно, нужны! Сама подумай – он увидит, что я не просто для него старалась, а пела на концерте!
– Кать, все это какая-то суета… Но решай сама, я не лезу. Овации так овации…
Я пришла вместе с ней на запись, подивилась, как хорошо, по-взрослому, она спела такую женскую песню, как волнующе звучат низкие грудные ноты, как легко летят верхние…
– На пользу пошла тебе эта история, – сказала я ей потом.
– В смысле?
– В смысле петь лучше стала. Пение – это глубоко физиологический процесс, на самом деле.
– Да… – рассеянно согласилась Катька. – Как ты думаешь, ему понравится?
– Это просто не может не понравиться, Катюнь… И ему понравится, и другим Йонасам… А уж вторая песня…
Вторую песню, веселую колумбийскую, Катьке помог сделать еще один учитель, молодой, симпатичный, преподающий ритмику, изумительно танцующий, хорошо поющий, в которого влюблены многие учительницы в школе – молодые и постарше. Про старшеклассниц я даже не говорю. Во время песни он выходил на сцену, загадочно смотрел на Катьку, делал вокруг нее несколько сложных па, а потом в проигрыше подхватывал ее, и они с упоением плясали латиноамериканский танец, зажигательный, яркий танец жизни и страсти. Я с сомнением представила себе Данилевского, который смотрит этот номер, но решила Катьку заранее не расстраивать. Рассердится так рассердится, тогда и будем волноваться и думать, чем успокоить ревнивого и бдительного отца.
– Мамуль, не пора пирог вынимать?
Я взглянула в духовку.
– Нет еще. Но запах слышишь яблочный? Скоро, значит.
– Я научусь еще что-нибудь готовить, хорошо? Я передумала, я все-таки буду готовить.
Я покосилась на Катьку, которая, старательно записав рецепт шарлотки, закрыла тетрадку и пододвинула к себе планшет.
– Хорошо. Научись.
– Тебе ничего не надо в Интернете посмотреть?
– Нет… А хотя… посмотри прогноз на завтра, ладно? Какую из двух пар рваных туфель мне надевать… С оторванным бантиком или с оторванным каблуком.
– Мам! – Катька отложила планшет. – Почему ты ничего себе не покупаешь?
– Мне ничего не идет.
– И что теперь, в рванье ходить? – Она побежала в прихожую. Принесла мне на выбор розовые лодочки, красные туфельки с прозрачным бантом и новые шикарные босоножки на каблуках, которые помогли создать образ далекой красавицы, думающей и в дождь, и в ветер про него. – Вот, примерь мои туфли. У нас же один размер.
– Размер один, возраст разный. Успокойся. Я куплю себе что-нибудь. Пойду завтра и куплю. Или послезавтра.
– Тогда не прибедняйся, хорошо? – Катька нежно посмотрела на меня. – А то я чувствую себя ужасно. Так… погода… в Москве?
– Нет, в Литве! Ну а где еще – в Москве, в Хорошево-Мневники какая погода?
– Отдельно про Хорошево не пишут, а в Москве… Дождь и холодно… Спрошу Лео, как у него… Идет ли дождь, светит ли ему без меня холодное балтийское солнце…
– Вряд ли… – улыбнулась я.
Я услышала характерный сигнал сообщения.
– Вам пишут? – улыбнулась я. – Что о вас скучают?
Катька ничего не отвечала. Я обернулась. Она сидела с застывшей на лице улыбкой. Как улыбалась, набирая ему своими дворянскими пальчиками – длинными, белыми, изящными: «How’re doing?» «Как дела, милый мой принц?» – так и продолжала улыбаться, не мигая, смотрела на свой планшет. Сияние постепенно сошло с ее лица.
– Кать?
Она подняла на меня глаза.
– Все хорошо?
– Мам… Прочитай сама…
Leo. У меня все хорошо. Прости, я сейчас не могу разговаривать. Я со своей девушкой. ☺
– Хоть бы смайлик грустный поставил… – как-то очень спокойно проговорила Катька. – Козел.
– Катюня! Не надо!
– Что – «не надо»? Что? Слова выбирать, да? Какие? Дворянские? Чтобы прабабушки в гробах не переворачивались от моего мата?
– Не думаю, что тебе стоит сейчас ругаться матом, – сдержанно проговорила я.
– Тем более я не умею, – процедила Катька. – Мать не научила.
– Катя… Возьми себя в руки.
– Хорошо, извини. Как его назвать? Тупая литовская свинья?
– Подожди, Катюня. Я понимаю, что ты в ярости. Тебе обидно. Но… может, мы что-то не так поняли? Может, он пошутил? Дразнит тебя? Какая девушка у него, откуда?
– Появилась девушка, он мне сразу об этом написал. Просто правду написал, понимаешь? Ты же говорила мне, что он идиот, минимозг.
