— А вы кто такой, чтобы мне запретить?
— Я не запрещаю, я просто советую. Раз все видят птицу, а вы вот горшок, так это, наверное, ваши проблемы?
— А вы, сопляки, пидирасы вы все! — вдруг взвизгнул толстяк. — Ишь ты, нарисовали! В лицо просто плюнули людям, и все! Ух, вы доиграетесь!
— Вы доиграетесь, — сказал тихо Санча и вдруг побелел. — Как вы нас назвали? А ну, повторите!
— Могу повторить. Пидирасы вы все!
Марьяна никогда не видела своего брата таким. Еще немного, и он ударил бы лысого прямо в лицо, он бы набросился на него, как барс набрасывается на свою жертву, в клочки бы его разодрал и пустил по ветру остатки бровей. Но брат не успел. Спутница лысого, с немного лоснящимся, хмурым лицом подхватила своего толстяка под руку и поволокла его к выходу.
— А ну их, Петяня, пойдем от греха! В милицию бы позвонить, пусть разгонят!
— Звоните, звоните! — сказал вслед жених. — У нас разрешение! Официальное!
Этот маленький, но красочный скандал развеселил всех четверых просто на удивление. Они шатались по выставке, дергая друг друга за рукава, чтобы никто ничего не пропустил, ахали и хохотали до колик. Им честно хотелось восхищаться, и как только лохматый жених с сигаретой обращал на них свой испытующий взор, они сразу же становились серьезными и замирали перед размазанными на полотнах «птицами», «любовью на лавочке» и «абрикосом». Именно перед «Абрикосом» Марьяна и улучила секунду, чтобы сказать его жене:
— Инга, мне бы очень хотелось вас увидеть еще раз. Вы завтра свободны?
— Я — завтра? Да вроде свободна. К себе пригласить не могу, там соседи. И дочка все время внимания требует.
— И я не могу вас к себе пригласить. Там бабушка, Санча… Давайте в кафе?
И договорились, в каком. На Арбате. Недавно открылось, и там подают какао в больших белых чашках, но только зовется оно «горячим шоколадом».
Марьяна так волновалась, что вылетела из дому в последнюю минуту, ужасаясь тому, как сильно она опаздывает. Почему она так опаздывает, было непонятно: начала собираться чуть ли не с самого утра, но все валилось из рук, все само куда-то пряталось от нее: и лифчик, и туфли, и шпильки, и бусы, а бабушка просила помочь ей на кухне, что-то подержать, слить, попробовать, достаточно ли соли, достаточно ли сахару, и она пробовала, дуя на ложку, и чмокала бабушку в ее сухую и нежную щеку, слегка пахнущую валерьянкой, потому что бабушка вечно волновалась за них с Санчей, вечно боялась, как бы с ними чего-то не стряслось, и поэтому с самого утра пила валерьянку… Она опоздала совсем ненамного. Инга, исключительной красоты женщина, его жена, сидела за столиком у окна, и немолодой официант с желтоватыми прилизанными волосами принимал у нее заказ. Увидев запыхавшуюся Марьяну, Инга весело помахала ей рукой, приподнялась и поцеловала ее так небрежно и артистически-непринужденно, словно они были сто лет знакомы.
— Садись, отдышись. Я сама только что пришла. Итак, что у нас там? — спросила она у официанта с прилизанными волосами.
— У нас там «корзиночки две» и мороженое, — сказал он завистливо, словно ему хотелось бы тоже «корзиночки две» и мороженого.
— Мороженого пока не нужно, а, кроме корзиночек, дайте эклеров, и к этому дайте шампанского. Только холодного. Потом будет кофе с мороженым. Все!
Марьяна затравленно смотрела на нее.
— Сегодня я вас угощаю! Тебя? — И Инга, смеясь, положила ей на руку свои очень длинные, теплые пальцы. — Давай лучше без церемоний! Идет?
— Конечно, — сказала Марьяна, почувствовав, что никогда не сможет сказать ей «ты».
— Выкладывай! Что там стряслось?
«Сказать ей? А что ей сказать?» — Марьяна почувствовала, что краснеет, и не просто краснеет, а так, как краснела она только в детстве, когда хотелось от стыда провалиться под землю.
— Я очень люблю одного человека, — сказала она. — Просто очень люблю. Мне кажется, я не могу без него.
— Он первый? — понимающе кивнула его жена, откусывая половину хрупкой «корзиночки».
— И он же последний, — Марьяна с трудом улыбнулась. — Вы только не смейтесь. Таких не бывает.
— Бывают любые, — вдруг жестко сказала ей Инга. — Запомни: бывают любые, и все повторяется с каждым из них.
— Вот этого я никогда не пойму! Как с «каждым»? Он ни на кого не похож!
— Тогда объясни мне. Чем именно? Чем?
— Во-первых, он умный. Ведь глупые люди… Они же видны за версту!
— Не сказала бы… — Его жена достала из сумочки пачку сигарет, вытащила одну и закурила с каким-то даже облегчением, словно хотела спрятаться от Марьяны с помощью этого душистого дыма.
— Нет, глупых людей сразу видно, я знаю. А он — страшно умный. Он немногословный.
— Хорошая, кстати, черта. Что еще?
— Еще он талантливый, страшно талантливый!
— Он химик?
— Да нет, он нисколько не химик. И это неважно, кто он. Он талантливый. Красивый. Немножко как будто уставший, как будто ему все слегка надоело. Но что надоело, я не понимаю.
— А как он с тобой обращается? Любит?
— Не знаю! — почти простонала Марьяна. — То кажется — любит, а то — как чужой. Он старше меня.
— Вот в этом-то вся и загвоздка! Вся сила! Когда ты глядишь на него снизу вверх, а он тобой вертит, как куклой на ниточках.
— Но я не хочу так! — вскричала Марьяна. — Я каждый день мучаюсь! Я извелась!
— Ты знаешь, мой «бывший» был тоже таким… — Инга задумчиво подцепила с блюдечка остатки розового крема и погасила окурок в пепельнице. — Я тоже его долго не понимала… Потом поняла, успокоилась. Правда!
— Но он ведь любил вас? — У Марьяны задрожали губы.
— Конечно, любил. Может быть, даже очень. Но для таких, как он, главное — не любовь, а независимость. Понимаешь?
— Независимость от любви?
— От всего! И от любви в том числе, — и Инга опять закурила. — Опасные люди. И жить с ними трудно.
— Я не откажусь от него. — Марьяна смотрела на красивое лицо его жены, которое уже и не казалось ей таким красивым, словно черты его тускнели прямо на глазах, и возраст, который придет все равно, уже проступил осторожно сквозь кожу. — Мне это неважно, какой он. Неважно! Мне, кроме него, никто больше не нужен.
— Увидим. Сама разберешься. Одно могу предсказать тебе: будет нескучно.
Обе они вдруг почувствовали, что больше не о чем говорить, потому что и та и другая исчерпали запас своей откровенности, обе словно вывернулись наизнанку и обе устали. Широкоплечий и не очень даже молодой человек с волевыми складками, идущими от крыльев широкого носа ко рту, подошел к Инге и пригласил ее танцевать. Она усмехнулась и встала. Марьяна слегка растерялась, но тут и к ней подскочил какой-то кудрявенький, с возбужденными глазами цвета незабудок, и предложить «сбацать твист». Вскоре обе пары оказались не только в центре площадки, но и в центре внимания всех посетителей этого замечательного, уже приобретшего популярность кафе исключительно благодаря женщинам, Инге и Марьяне. Кавалеры подергались было, стараясь не ударить в грязь лицом, и сдались. Инга и Марьяна танцевали теперь друг с другом. Они танцевали свободно и страстно, они хохотали, закинувши головы. Их ноги скользили, их руки летали, и все собравшиеся в конце концов начали хлопать им и весело, восхищенно переглядываться, словно попали на бесплатный концерт.
