И спали мы недолго – обычно с 9.45 до 11.00. (Сосисочная занимала минут сорок.) Так что около двух часов в день мы всё-таки обеспыливали. Помню противное ощущение сухости рук…
Работа в Военно-морском музее (это будет значительно позже) и в Историческом архиве внушила мне стойкое, прочное, вечное отвращение к уборке. И сочувствие к уборщицам.
Если есть чистые символы энтропии этого мира – то это они. Их работу невозможно СДЕЛАТЬ, её надо постоянно ДЕЛАТЬ. Тупую, тяжёлую, грязную, унылую, беспросветную. Притом, заметьте, это единственная профессия в России, имеющая строго обозначенный пол: требуется всегда уборЩИЦА. (Только в последнее время появились кое-где уборщики, люди из стран бывшего СССР…)
Завет Бориса Школьника, отчима Лены Ким, – "вам надо встречаться со сверстниками" – не был воплощён никем из нашего кружка. Никто ни с какими сверстниками не встречался. По естественной и простой причине отсутствия интереса к ним. В свободное время я читала книги или сидела в театре. Центр любви тогда переместился у меня из Театра юных зрителей в Театр музыкальной комедии, где свои великолепные мюзиклы ставил Владимир Воробьёв. Разумеется, я заразила новым увлечением своих подруг, и мы протоптали тропинку сердца на улицу Ракова (Итальянскую), где входной билет на свободные откидные места стоил тридцать копеек и назывался упоительным словом "страфантен".
За эти тридцать копеек из лаборанта-обеспыливателя, полноватой девушки с параличом лицевого нерва, я превращалась в зрителя-участника блистательного, первоклассного зрелища с пением и танцами, из бедности и грусти прорывалась к богатству и счастью. Ведь тогда в театре ценилась не новизна форм или оригинальность концепции – за тем, чтоб этого было в меру, сурово следили монстры идеологии, – а глубина и яркость впечатления.
Ценилось замирание сердца, восторг, сочувствие героям, полнота сопереживания. (Конечно, я говорю о зрителях – театроведы-то по преимуществу были безнадёжны, и такие люди, как мой учитель Калмановский, умевшие "смотреть и умом, и сердцем", составляли редкое исключение.)
Вот вам мои 19–20 лет, когда девушка должна… (что-то там опять должна, не знаю. У меня при словах "женщина должна…" мозг отключается, и я как-то всё не могу дослушать, что же я там им всем опять должна…)
Пыль Архива и театральные галлюцинации. Бешеное бессистемное чтение. Развитие внутреннего мира и обескураживающая наивность и непрактичность.
Я не помышляла ни о замужестве, ни о "карьере". Было ясно, что порядочный человек в условиях развитого социализма может разве как-то удачно завалиться в нестыдную щель – и театроведение действительно давало такую возможность. Как и обеспыливание.
А замужество – о нём и думать зазорно, кто может полюбить меня? Нереально. Придётся любить самой, на это я имею право. Но уж без всяких требований или претензий.
Моя любовь – это моя любовь. Она не налагает на мой "предмет" никаких обязательств. Если я вздумала его любить, то он тут при чём? Он не просил и не ждал моей любви. Самое загадочное для меня в этих вопросиках – гневный и обиженный женский крик-обвинение "Ты меня не любишь!".
Предполагается, что ответчик должен пробормотать какие-то оправдания, а лучше – опровержения. Но почему??
Другое дело – если имелись клятвы и обещания. Тогда да. Тогда вступает в силу закон "не обмани доверившегося". Но и тут речь ведётся об исполнении обещаний, но не об ответном чувстве, которого требовать никто не вправе.
Положа руку на сердце, думаю, что я никогда его и не требовала.
Терпеливо глотая пыль в недрах Архива, я приуготовилась к безответной любви на всю жизнь. Если такое несчастье со мной случится (а лучше бы как-то пронесло мимо…).
По-моему, тогда-то впервые жизнь несколько заинтересовалась мной.
Глава восемнадцатая
Дефлорации по-идиотски
В интеллигентском сословии девочек, как правило, держали на свободе – приходи-уходи куда и когда хочешь (только предупреждай, если не являешься ночевать), знакомства и связи на твоё усмотрение, личная жизнь по желанию. А как же! Разве свободные (стремящиеся к свободе) люди могут угнетать других!
Да и у прочих сословий не было никакого канона, отчего иные папаши изнывали, мучились и устраивали своим дочкам локальное тиранство, пытаясь смикшировать падение нравов или хоть отвести его от себя.
"В подоле принесёт!!" – такие атавистические рыки издавали бедные папаши, хотя тучи девиц давно и преспокойно "приносили в подоле", и это уже не было никаким позором и бесчестьем.
Все граждане СССР были равны, никаких тебе "законных" и "незаконных", даже память об этом изгладилась.
Тиранствующие папаши, разумеется, жили по двойному стандарту, поскольку "падение нравов" вне семьи им-то как раз было не падение нравов, а разлюли-малина.
Теперь-то лафа закончилась, и ощерившиеся девки выдохнули Тарантулу в лицо: "Плати, плати, плати!!" Но во времена моей юности и молодости вся любовь была бесплатная. И вне законов, канонов, стандартов и правил. Заметим ещё, что и – без дискуссий, потому что в скопческих советских СМИ тема, допустим, дефлорации возникнуть не могла никогда и ни в каком виде.
По умолчанию ценность девственности не признавалась и не ощущалась. Вот образование – это да, это ценность высшего сорта, о ней можно говорить, ею можно гордиться. А "про это" кто станет говорить в приличных компаниях? "У меня, представляете, дочка – девственница!"
С этим пожалуйте в Грузию или Азербайджан, при чём бы тут Москва и Ленинград. Да, хорошо бы по любви, поскольку операция эта не из лёгких (у многих). Но девушка бродит на воле, едет в такси, а то и на попутках куда-то собралась (например, Он в другом городе), попадает в незнакомый дом, в случайную компанию, да хоть и не в случайную – к другу отца зашла зачем-то или к мужу подруги, и тут…
Из всего этого получались, к примеру, такие истории. Одной подружке моей надо было идти на диспансеризацию (проверка служащих у всех врачей в поликлинике, раз в год, обязательно). Среди врачей есть и гинеколог, подруга волнуется – а что такое? Так он спросит, живу ли я половой жизнью. Так вроде не живешь? Ах, боже мой, то-то и оно, что не знаю. Как это? Да в прошлом году приехала в Москву, зашла к знакомой, её не было дома, а дома был муж, мы посидели, выпили вина… И что? Не знаю!!
Пьяненькая была, уснула… не то было, не то не было, поди пойми. А он что говорит? Ничего не говорит и к телефону не подходит.
В муках сомнения девица приходит к гинекологу и заявляет, что ей кажется, будто она девица. Гинеколог осматривает её и хмыкает – ну, матушка, какое там девица, вы давно не девица. Занавес.
Другое такое чудо в перьях попёрлось на попутных грузовиках за предметом любви – и нетрудно представить, что случается недоброю порой с юными особами на попутных грузовиках. Третья поймала ночью такси и долго боролась, удерживая вельветовые брюки на бедрах – очень, рассказывала она, противно, когда понимаешь, что вся одежонка снизу содрана и дело, стало быть, безнадёжно.
