— Мой роман.
— Как, законченный?
Я кивнула.
— Я уже выслала рукопись Максу — не хотела обременять тебя, пока ты так сосредоточен на своей книге. Но теперь, когда ты сделал перерыв, я бы очень хотела услышать твое мнение. Уверена, все ужасно и взгляд мастера будет очень кстати.
— Закончен? — Его лицо налилось кровью, а голос повысился. — Ты проделала все это у меня за спиной, на мои деньги, пока я пахал как проклятый, чтобы спасти твою жизнь, нашу семью, мою карьеру от полного краха? Поверить не могу! — Он швырнул рукопись на пол.
— Нет, Део, ты знал, что я работаю над книгой. Да и какая разница… — Я стала поднимать листы. — Неужели ты не гордишься, что я закончила такое дело? Что я не понапрасну тратила здесь время? Скотт, я написала роман! И попыталась использовать все, чему ты меня научил. Ты можешь хотя бы взглянуть, пожалуйста.
Он выхватил рукопись, сунул ее под мышку и вылетел из палаты.
Несколько дней от него не было ни слова — ни телефонного звонка, ничего. Вернулся ли он в Монтгомери? Станет ли вообще читать? Может, сожжет рукопись. Хорошо, что отослала экземпляр Максу.
Я кусала нижнюю губу, смотрела, как плывут по озеру утки, гуляла, ела, спала и ждала.
Ответ пришел по почте.
Господи, Зельда, если ты решила уничтожить меня, то ты на верном пути. Твой алкоголик Эмори — карикатура на меня, прикрытая лишь тончайшей вуалью, Зельда, и все это поймут! Боже, ты с тем же успехом можешь зарезать меня и оставить на солнце на радость мухам и стервятникам.
Если я позволю Максу напечатать это, ты должна принять мои правки, я понятно изъясняюсь?
Примерно в то же время пришла телеграмма от Макса. Он писал, что весьма впечатлен, многое в романе заслуживает внимания, есть очень красивые описания и обороты, и да, он хотел бы опубликовать его.
— Понеслась, — прошептала я.
О, я знала, что не все будет по-моему. В последующие месяцы Скотт взялся за мой проект с рьяностью самого Сесила Демилля. Он ругал персонал лечебницы за то, что они недостаточно присматривают за мной. Он заставлял меня вычеркивать и переписывать все, что было слишком похоже на правду. Он велел издательству забрать всю будущую выручку от книги в счет его долга. Он велел им максимально сократить рекламную кампанию — якобы для того, чтобы уберечь меня от «завышенных ожиданий». Это не имело значения. Ничто не имело значения. С моей точки зрения я победила.
Или нет?
Я вырезала все, что он велел, кое-как склеила сюжет, и книга отправилась в печать без редактуры, кроме правок Скотта, и без рекламной поддержки.
— Врачи не хотят, чтобы ты становилась слишком самонадеянной из-за книги, это только повредит твоим нервам, — заявил Скотт. — Лучше начать потихоньку.
— Да, конечно, — откликнулась я, захваченная эйфорией оттого, что у меня есть целая своя книга, книга, на обложке которой напечатано придуманное мной название — «Спаси меня, вальс!», а ниже — мое имя.
А потом появились рецензии. «Субботний литературный еженедельник» использовал такие слова, как «неправдоподобно», «неубедительно», «вымученно» и «запутанно». Ах да, и еще «дисгармонично». «Нью-Йорк таймс» выражался помягче, критик был скорее озадачен, чем недоволен. Он счел историю «любопытной путаницей», но не смог пробиться через «отвратительный» авторский стиль.
«Все так плохо?» — подумала я, отложив вырезки.
От стыда нахлынули слабость и тошнота. Куда подевалась эйфория, гордость от выполненного дела? Как их смогли уничтожить двое незнакомцев, которые были готовы дать мне шанс?
Скотт наблюдал за моим лицом, пока я читала отзывы. Когда посмотрела на него, он сказал;
— Теперь ты знаешь, что я испытываю. Теперь ты знаешь, каково это.
Я поверила, что пером прокладываю себе путь к спасению, но, как и тем вечером у бара «Динго» с Хемингуэем, ошиблась в расчетах, переоценила свои возможности.
В конце концов, роман разошелся чуть больше тысячи экземпляров.
Надо было написать на обложке: «Очередное обреченное начинание» от Зельды Фицджеральд.
Глава 51
Хлопнула задняя дверь — Скотт вернулся домой. Теперь нашим «домом» было здание в викторианском стиле с множеством балконов, башенок и крылечек, окруженное двадцатью акрами снега в городе Тоусон, штат Мэриленд, — очередное пасторальное жилье, которое мы сняли в надежде привести в порядок нашу жизнь и помочь Скотту закончить книгу. С момента выхода «Гэтсби» прошло уже больше семи лет.
Скотт снял этот домик, который будто в издевку назывался «Ля-Пэ», «Мир», вскоре после того, как я написала роман. После самого прибыльного года за всю его писательскую карьеру «Пост» купили девять рассказов, которые Скотт написал, пока я томилась в «Пранжен», — он отчаянно бахвалился. Снова. В конце лета меня выписали из Фиппса. Я вернулась домой и обнаружила, что теперь у нас есть пятнадцать спален, четверо постоянных слуг, теннисные корты и озеро. А еще добрая, безвкусно одетая Изабел Оуэнс, секретарша, которая занималась делами Скотта и заодно вела хозяйство, если я была в отлучке.
Чего у нас было мало, так это мебели. Впрочем, компании, для которой она бы понадобилась, тоже не было. Мы часто виделись с матерью Скотта, Молли, всегда милой и вежливой, хотя ее озадачивали хаотичная жизнь Скотта и его не менее хаотичная жена. По соседству жили Тернбеллы, потомственные аристократы и хорошие землевладельцы, а с их тремя детьми любила резвиться Скотти. Вот только эти супруги были «сухарями», и Скотт с ними резвиться не мог.
Выписывая меня, доктор Мейер велел отказаться от алкоголя и провел беседу со Скоттом, объяснив, насколько успешнее будет мой путь к выздоровлению, если Скотт тоже бросит пить.
— Я прочитал про шизофрению и при всем уважении не вижу даже намеков на то, как потребление алкоголя супругом может спровоцировать болезнь, — ответил Скотт.
— Оно способствует напряжению.
— Оно снимает напряжение, — возразил Скотт.
Сейчас я услышала, как Скотт бросил ключи на декоративное блюдо у двери, а потом заскрипели ступени. Думаю, он, как и я, решил, что все уже спят. Наверное, надеялся, что сможет затащить себя наверх и, как обычно, упасть в постель. Вероятно, ему бы это удалось, если бы я уже легла, а не рисовала в своей маленькой студии, мимо которой вела черная лестница.
Увидев меня, Скотт остановился и подался внутрь, держась за дверную ручку. Он снял пальто и ботинки, но шляпа все еще оставалась у него на голове. Рот его был приоткрыт, кожа нездорово бледна, глаза затуманены чем-то, что он пил в поезде на пути из Нью-Йорка, а до этого — с Эрнестом Хемингуэем в Нью-Йорке.
Хемингуэй недавно опубликовал «Смерть после полудня», свои размышления о корриде, и приехал в город выступить с какой-то речью, которую Скотт ожидал с нетерпением и ненавистью одновременно. После этого они встретились с Банни Уилсоном, чья вторая жена, Маргарет, несколько месяцев назад погибла при падении с лестницы. Хем в роли героя, Скотт в противоречиях, Банни в печали: все обещало вечер, который я была счастлива пропустить.
