— Что-то с ним не так. — Сара помолчала несколько секунд. — Наверное, ты не знаешь, что говорит Боб Макалмон. Я не собиралась тебе рассказывать, но…
— Рассказывать о чем?
— Не о чем, а о ком. О Скотте и Хемингуэе. Макалмон говорит, у него самого было с Хемом что-то скандальное некоторое время назад и что теперь Хемингуэй положил глаз на Скотта, если ты понимаешь, о чем я.
— Ничего такого не слышала. — Я с сомнением покачала головой.
— А кто бы тебе рассказал кроме меня?
— Он считает, что Хемингуэй педераст?!
— Если верить, что рыбак рыбака видит издалека. Боб знает, о чем говорит.
— Он из этих?
— Поговаривают, ему нравится и так, и эдак. Может, нашему великому Хему тоже.
— Ну не знаю… — произнесла я, думая о том вечере возле бара «Динго». — Он как-то пытался затащить меня в постель, а теперь у него сразу две женщины. Я писала тебе о Хэдли и Полин, да?
Она кивнула.
— Он и тебя пытался втянуть в этот порочный круг? И что ты ответила?
— Что до Скотта ему далеко. Конечно, он не пришел в восторг. — Я поежилась. — Скотт ничего не знает. Никто не знает, так что не рассказывай никому.
Сара взяла меня за руку.
— Он дерьмо, Зельда. Тебе стоит предъявить Скотту ультиматум: его приятель Эрнест или ты. Пусть выбирает.
— А что, если он выберет не меня? Что я тогда буду делать — побегу зализывать раны в Монтгомери?
Я не могла себе такого представить. Монтгомери после Парижа?
— Естественно, он выберет тебя. Он от тебя без ума. У вас дочка. Ты его муза.
— Муза, если он собирается все свое время тратить на чужую книгу.
Принесли закуски. Я взяла свой салат.
— Не представляю, что он в нем нашел, — вздохнула я. — Между ними сходства — как между пастернаком и гиппопотамом.
— Может, в этом и дело, — отозвалась Сара. — Скотт считает себя героем, а Хемингуэй считает, что Скотт поклоняется герою.
Я со вздохом кивнула.
— Похоже, так и есть. Ты веришь, что Макалмон прав?
— А иначе зачем ему это говорить? — Сара наколола креветку на шпажку.
— А зачем они совершают непонятные поступки?
— На самом деле вопрос в том, что собираешься делать ты.
— Видимо, пережидать.
Глава 37
Когда впервые пришла на прием к врачу по поводу своих проблем с животом, я неохотно описывала симптомы. Было куда постыдней говорить о таких расстройствах с мужчиной, чем, скажем, с подружкой. Даже разговоры о том, что нам не удается завести ребенка, все эти «как часто», и «в какой позе» и «что вы делаете» смущали меня меньше. Но я все же сделала это, и доктор, приятный сочувствующий старичок, постарался максимально облегчить мне задачу.
Перспектива снова пройти через расспросы, да еще и с незнакомым врачом, пугала настолько, что я не хотела советоваться со специалистом, даже когда боли вернулись и больше не уходили. Я много дней откладывала визит к врачу и просто лежала в кровати, пока Скотт и Скотти с Лиллиан отправлялись на поиски приключений — каждый своих. Небо и море манили меня своей ослепительной голубизной: «Вот они мы, прямо за окном», а я просто закрывала глаза и спала… пока не проснулась в один прекрасный день и не обнаружила у изножья кровати незнакомого мужчину в сопровождении Скотта.
У него были глаза-бусинки и тонкие, жесткие губы, и мой осмотр он произвел просто и деловито, за что я была благодарна. И все же на протяжении всего времени я сгорала от стыда.
— Где у вас болит?.. Вы замечаете кровь постоянно или только время от времени?.. Опишите консистенцию стула…
По крайней мере, он хорошо говорил по-английски.
После осмотра доктор вколол мне морфин.
— Пока мы не заберемся внутрь и не посмотрим, нельзя с уверенностью определить, в чем проблема — в яичнике, в мочеточнике, в кишечнике или в аппендиксе. Мы назначим операцию и посмотрим, можно ли извлечь то, что вызывает беспокойство. Успешный результат не гарантируем.
Я понимала, даже слишком хорошо.
Скотт беспокоился, что больница в Антибе слишком отстала от жизни, и настоял, чтобы операцию провели в Американском госпитале в Париже. Я позволила ему беспокоиться сколько заблагорассудится, позволила ему все планировать, снова взять на себя роль моего защитника и втайне радовалась, что отвоевала его внимание у Хемингуэя. Судьба вмешалась, чтобы вернуть мне мужа хотя бы ненадолго.
Перед отъездом в Париж я сказала Саре;
— Если ситуация снова выйдет из-под контроля, всегда можно удалить еще и гланды.
Врачи в Париже удалили часть моей рубцовой ткани и мой аппендикс и объявили, что я здорова, во что я была готова безоговорочно поверить. Меня мало беспокоило, что теперь нижняя часть моего живота будет покрыта паутиной шрамов; каждый день я наслаждалась безраздельным вниманием Скотта, который проводил у моей постели все часы для посещений. Он читал мне вслух, мы играли в карты, писали письма, разговаривали…
Но, видимо, это анаболики погрузили меня в приятные иллюзии, потому что когда наступил последний день перед выпиской и я упомянула, что мы могли бы остаться в Париже и послать за Скотти, Скотт ответил:
— Остаться? Боже, нет. Я только что закончил подробный анализ рукописи Эрнеста. Нам нужно обязательно уладить несколько моментов, прежде чем покажем ее Максу.
Эрнест. Снова Эрнест.
— Он не может просто оставить тебя в покое? — не удержалась я. — Ты слышал, что про вашу парочку говорит Боб Макалмон?
— Макалмон все еще злится, что Эрнест ушел от него к Бони и Лайврайту, которые теперь кусают локти, что отпустили его в «Скрибнерс».
Тут вошел доктор, и Скотт сообщил ему:
— Я бы хотел забрать ее обратно в Антиб. Вы согласны, что ей лучше пока быть вдали от крупного города? Микробы, грязь… Не лучшее место для ее состояния.
— Совершенно верно, — согласился доктор. — Я бы и сам с удовольствием провел лето на побережье.
И мы отправились на Ривьеру, где Скотт мог снова погрузиться в пучину драмы и где он чувствовал себя как дома. Конечно, именно это, а не Хемингуэй, тянуло его туда.
Как-то в июле Скотт разбудил меня посреди ночи — включил прикроватную лампу и потряс меня за плечо.
— Что? Что случилось? — Я тут же проснулась и была уверена, что кто-то умер, пока не увидела лицо Скотта.
Он едва не лопался от радости.
— Что получится, если смешать трех разных алкоголиков?
За неделю до этого Хемингуэй и другие уехали в Памплону. Я отказалась, сославшись на то, что еще не восстановилась после операции, что позволило Скотту притвориться, будто он обязательно поехал бы, если бы не я. На самом деле он не мог вынести вида корриды — или любой другой жестокости, если она разворачивалась не на страницах книги или фотографиях, а живьем у него перед глазами. Так что он сошелся с Чарли Макартуром и плейбоем Беном Финни.
