Я едва видела Скотта. Только в конце вечера он подошел, прерывая мою беседу с двумя театральными актрисами, которых беспокоили преимущественно холодные сливки и вши. Он взял меня за руку и повел знакомиться с «величайшим литературным умом страны».
— Даже более великим, чем мои собеседницы? — спросила я, следуя за ним в другой конец зала. — Не уверена, что это возможно.
— Та, что была слева от тебя, получает три сотни в неделю.
— Долларов?!
— Да. И любовных записок, думаю, не меньше.
— Постой. — Я сделала вид, будто собираюсь повернуть обратно. — Мне нужно спросить марку ее холодных сливок.
Величайший литературный ум оказался мужчиной с угрюмым круглым лицом, обрамленным аккуратно расчесанными темными волосами, будто по линейке разделенными на пробор.
«У него просто белоснежная кожа головы!» — подумала я, радостно разглядывая знаменитость сквозь дымку алкогольного дурмана.
Вероятно, он ровесник Джорджа, но не мог похвастаться его joie de vivre
[4]
. Спокойно сидел в кресле в самом удаленном от патефона углу, и к тому времени, когда у большинства мужчин уже были растрепаны волосы, расстегнуты пиджаки и ослаблены галстуки, он, вероятно, по-прежнему выглядел точно так же, как перед выходом из дома, когда бросал последний взгляд в зеркало. У него был серьезный взгляд и ни тени улыбки на лице. Я задумалась, знавал ли он женщину, хотя бы раз в жизни.
— Зельда, это мистер Генри Менкен. Он, как и мистер Натан, выпускающий редактор «Сливок общества».
Я присела на подлокотник его кресла.
— Спасибо, что так лестно отзываетесь о рассказах Скотта. Он страшно талантлив, правда? Замечательно, что его наконец-то заметили и воздают по заслугам за труды. За творчество нужно получать и признание, и деньги, не находите? Иначе как Скотт сможет позволить себе покупать платья вроде того, что сейчас на мне?
— Не стану спорить, — усмехнулся Менкен. — Проблема в том, что для творческих людей вкусы и деньги толпы зачастую становятся мерилом качества.
— Но чьи же вкусы тогда имеют значение? — спросила я.
Скотт приобнял меня за плечи.
— Интеллектуалов. Тех, кто понимает искусство — его историю, его значимость для человечества.
— А под человечеством вы тоже подразумеваете интеллектуалов, — кивнула я.
Скотт сильнее сжал мои плечи.
Менкен кивнул.
— Я понимаю, что кажусь снобом. Дурная привычка. У меня-то даже нет образования, в отличие от этого парня, — он кивнул на Скотта.
— Принстон дал мне не так уж много…
— Разве что материал для романа и путь к славе, — парировал Менкен.
— Произведение может быть популярным и при этом хорошим. Книга Скотта — тому подтверждение, — горячо заметила я.
— Сколько вам лет? — спросил Менкен.
— Почти двадцать.
— Давайте продолжим этот спор, когда вам исполнится тридцать.
Скотт стиснул мое плечо и практически силой поставил на ноги.
— Мистер Натан сегодня балует нас отличным джином, а? Пойдем, дорогуша, потанцуешь с мужем.
— Что ты думаешь о Менкене? — спросил Скотт утром. Или, возможно, днем — так сразу и не скажешь.
Я встала и побрела в ванную. Во рту и в глазах было сухо. В голову пробиралась тупая ноющая боль.
— По мне, так он немного пугает, — откликнулась я из туалета. — Джордж мне понравился гораздо больше.
— А ты понравилась Джорджу. Ты всем нравишься, — вздохнул Скотт. — Принеси мне аспирин, ладно?
— Пока я нравлюсь тебе, остальные меня не волнуют.
Когда я вернулась, Скотт сидел на кровати с сигаретой в одной руке и карандашом в другой. На коленях у него лежал раскрытый блокнот.
— Менкен — самый тонкий ценитель в мире, я серьезно. У него дар подмечать все стоящее в литературе. И он самоучка.
Я протянула Скотту пузырек с аспирином.
— Это все замечательно, но он такой суровый и серьезный! Казалось, он рад был бы оказаться где угодно, лишь бы подальше от вечеринки.
— Натан говорит, Менкен — ярый противник всего нью-йоркского. Приходит, только если Натан его уломает А Натан говорит Менкену, что из его дома в Балтиморе пульс жизни не уловить. Но послушай, я сказал Менкену, что пришлю ему книгу, а он ответил, что уже получил экземпляр, представляешь?
— И?
— И он ее еще не прочитал. Но собирается. И хочет, чтобы я прислал ему «Полет ракеты», когда он выйдет следующей зимой.
— Тебя это не пугает?
— Пугает? Рецензия от Менкена — это то, ради чего писателю стоит жить. Даже если он разнесет тебя в пух и прах, такая честь…
— Он не поступит так с тобой. Менкен восхищается твоим творчеством, если и не твоей женой.
— О, думаю, он и тобой восхищается — по крайней мере, твоим бесстрашием. Но он прав насчет искусства. Простой публике не хватит эрудиции, чтобы по достоинству оценить самые великие произведения.
— Мне, видимо, тоже. Я даже не знаю, что такое эрудиция.
— И это совсем нестрашно. — Скотт поймал меня за руку и потянул в постель. — У тебя есть другие достоинства.
Глава 15
27 апреля 1920
Дражайшая Вторая Сара!
Как же я рада, что ты вот-вот закончишь учебу. Еще немного — и ты будешь свободна как ветер. И меня ничуть не удивляет, что Джон Селлерс положил на тебя глаз. Он разглядел то, что мы всегда видели: ты очаровательна, умна, и в тебе больше невинной сексуальности, чем в трех Лиллиан Гиш вместе взятых. Только не нужно спешить. Бери пример с меня: подожди, пока не найдешь настоящую любовь.
Нью-Йорк — потрясающее место, а популярность Скотта растет день ото дня. Смотришь, и дух захватывает. Я потрясена и страшно горда! Каждую неделю приходит по дюжине писем от поклонников со всех уголков страны. А ко мне начинают проявлять интерес репортеры, представляешь? Что скажут в Монтгомери, когда мы с Таллу обе станем знаменитостями? Обязательно расскажи об этом — мама наверняка умолчит обо всем, что может вскружить мне голову.
Буду очень ждать тебя в гости этим летом. Думаю, мы присмотрим себе местечко за городом, чтобы Скотт мог поработать над следующей книгой.
Скучаю!
С любовью,
Z.
Скотт заметил ее первым.
— Вот она, дорогая.
Для жизни за городом понадобилась машина. Красотка, привлекшая к себе наше внимание в центральном автомагазине, была «Мармоном» 1917 года — элегантным спортивным кабриолетом алого цвета. Скотт жестом подозвал продавца. Пока он, сидя на переднем сиденье, разговаривал с продавцом, я рассматривала спицы на колесах, широкие подножки и изящный растительный узор на капоте. Потом забралась внутрь и села на красное кожаное кресло рядом со Скоттом. Одной рукой он держался за деревянный руль, другой поглаживал деревянную приборную панель, утыканную никелированными приборами, рычажками и кнопками.
