— Я знаю таких парней — они как местные старшие инженеры. Копошатся, улучшают что-то, пока мы все не поседеем. Выходи лучше за фермера, он-то знает, что совершенства нет.
— Но ведь твои старшие инженеры просто хотят быть уверены, что дорога получится хорошей. Верно?
— Но дороги вообще не будет, если кто-нибудь не пнет их хорошенько.
— Этого-то я и боюсь.
Ночью, когда тишину в доме нарушал только стрекот сверчков на подоконнике и пение лягушек в ветвях деревьев, я села за стол и написала письмо. Я трудилась над ним несколько часов — гораздо дольше, чем ожидала. Дважды с отвращением разрывала плоды своих усилий, пытаясь заставить себя поверить, что писать это письмо вовсе не обязательно. Затем, еще раз все обдумав, снова бралась за работу. В итоге послание получилось коротким;
Дорогой Перри!
Как чудесно мы провели прошлые выходные в Атланте! Но боюсь, с моей стороны было чересчур нескромно принимать от тебя значок твоего студенческого братства. Во всем виноват джин. Мне больно ранить такое нежное сердце, но я возвращаю твой значок в этом конверте. Я не могу принять его, пока связана обещанием, данным другому. Однако все еще может измениться. И если так, я обязательно дам тебе знать.
Быть может, еще увидимся!
Зельда.
Я сложила письмо и значок, который выудила из ящика стола, в конверт и решительно написала на конверте адрес Скотта.
Я сидела с Сарой Мэйфилд, когда спустя неделю прибыл ответ от Скотта. Мама отправила ее в мою комнату, зная, что я уже несколько дней в дурном расположении духа, но не догадываясь о причинах.
Я слышала, как мама обратилась к Саре:
— Попробуй хоть ты ее взбодрить. Господи, ну и угрюмые же у меня дети…
Я не могла признаться маме, в чем дело — она бы начала посмеиваться, а мне стало бы совсем тошно.
Теперь Сара сидела рядом с моей кроватью, на которой я лежала, сглатывая слезы и сжимая в руке письмо.
Она похлопала меня по руке и спросила:
— Что он пишет?
Ком в горле мешал говорить, так что я передала ей письмо, которое было таким же коротким, как и мое:
«Больше не пытайся со мной связаться».
Сара прочитала его.
— Ух, похоже, ты всерьез его задела. Но ведь этого ты и добивалась?
— Угу.
— Думаю, в конечном счете он будет только счастлив. Если его книгу опубликуют и все такое.
Я вытерла глаза и кивнула.
— И если он действительно тебя любит, будет любить и после этого. Ты должна была это сделать, Зельда.
— Для его же блага.
— И для твоего тоже.
Она взяла меня за руки и заставила встать с кровати.
— А теперь пойдем, мне жарко и я хочу пить. Сходим в аптеку и купим ледяного лимонаду. Жизнь не сводится к одним только мужчинам, верно?
— В каком-то смысле, — согласилась я.
Собственная улыбка казалась мне слишком слабой, но нужно было с чего-то начинать.
Десять дней спустя Скотт стоял в нашем холле.
— Мне нужно было с тобой увидеться! — выдохнул он. Папочка хмуро смотрел на нас из дверей библиотеки.
— Все пошло не так, — проговорил Скотт.
В каждой черте его лица читались те же тоска и отчаяние, которые пронзили меня, когда я получила его письмо. На нем был светло-коричневый костюм, в котором он явно спал этой ночью и, похоже, бежал сюда от самого вокзала. Пот градом катился по его лицу, прокладывая блестящие дорожки от лба до подбородка.
Я взяла его за руку — ладонь тоже была влажной.
— Давай выйдем, — предложила я, бросив быстрый взгляд на отца.
Пока мы шли в мамин розарий, он говорил:
— Это все я виноват — слишком затянул. Давай вернемся в Нью-Йорк вместе. Сядем на первый же поезд и поженимся, как только приедем.
Сердце бешено колотилось в груди.
«Да! Купи мне билет! Я побегу собирать веши!»
Слова щекотали мне горло, грозясь вырваться наружу, но…
«Он такой необычайный, блистательный человек! Ужасно, если в итоге он позволит себе превратиться в ничто».
«Да, знаю», — подумала я. Но мне тоже упрямства не занимать, а он был здесь, рядом со мной, и смотрел с такой надеждой и страстью, что мне не хотелось подвести его и одновременно не хотелось позволить ему сдаться.
— Ты никогда не думал, что можно писать просто для себя? — с надеждой спросила я — эгоистично и неразумно, потому что ответ уже знала. — Найди себе стабильную работу. Ты мог бы стать банкиром, как мой зять Ньюман.
— Я не могу. — Скотт покачал головой.
— Почему? Зачем обязательно быть писателем?
— Это единственное, что я умею. У меня нет других талантов или навыков.
— Их можно развить.
— Нет, нельзя. Ты не понимаешь! Я из рук вон плохо справлялся в армии. Из меня вышел худший адъютант в истории человечества. Я не могу управлять конторой. Не умею руководить людьми. Ни черта не смыслю в цифрах. Слишком нетерпелив для административной работы — знаешь, какие идиоты возглавляют эти компании? Но неважно. Все это неважно. Если ты будешь встречать меня дома каждый вечер… Ты будешь вдохновлять меня. Уже вдохновляешь. Я стану работать намного лучше, если мне не нужно будет беспокоиться о тебе.
Какие романтичные слова! Если бы эта сцена разыгралась в грошовом романе или в фильме, героиня с трепещущим сердцем рухнула бы в объятия героя. «Пусть решает судьба!» — воскликнула бы она, теряя сознание. Видимо, я не из тех, кто теряет сознание, потому что понимала: Скотт сам себе выписал лекарство.
«Я стану работать намного лучше, если мне не нужно будет беспокоиться о тебе».
Я уже поняла: он совершенно прав — только не в том смысле, как ему казалось. Он никогда не откажется от своих целей — разве появление здесь не служило подтверждением его почти карикатурному упрямству? Но если не откажется от одной из них, то не достигнет ничего.
— Знаешь, — я тяжело сглотнула, — мне кажется, наша любовь себя исчерпала. Нам обоим пора двигаться дальше.
Его рот сам собой раскрылся.
— Да о чем ты говоришь? Просто… Просто потому, что я не стану кем-то другим, кем-то, кого одобрил бы твой отец, кем-то бездушным и бессмысленным, и все — ради хорошего заработка?
— Если тебе угодно так это понимать, — пожала плечами я.
Ох, что сделалось с его лицом! Жуткое зрелище. Мне казалось, еще немного, и из его глаз вырвется пламя, волосы вспыхнут и он взорвется на месте.
Когда Скотт снова обрел дар речи, он обрушился на меня с обвинениями: я водила его за нос, я эгоистична и не желаю поступиться комфортом ради скромной, но честной жизни, которую он мне предлагал. Скотт ткнул в меня пальцем.
