Михаил Аркадьевич Мельтцер напирал на то, что он не только артист, но и режиссер, и это была не жульническая разводка, а репетиция спектакля, который они вынуждены репетировать на улице из-за отсутствия сцены. «Поймите, мы артисты, и мы не можем без игры!» – горячо втолковывал он всем, и даже тебе.
Менты слушали привычно – не такое слышали, но на лицах их присутствовала досада: обычно они везде опаздывают, а тут поторопились – взяли исполнителей, а организаторы разводки в это время находились где-то в толпе.
Что же касается тебя, то ты вообще был всего лишь потерпевшим, на тебя никто не обращал внимание.
Когда спросили личные данные, ты, не задумываясь, назвал свою фамилию, имя и отчество, а также, согласно прописке, домашний адрес, а остальное говорить не стал – не смог и не захотел, полагая, что сейчас они «пробьют» тебя «по базе» и сами все узнают.
Но не пробили – «база» не работала, недавно установленный в отделении компьютер, на котором толком не научились работать и днем играли в «косынку», а по ночам смотрели порнуху, завис.
Можно было на базу позвонить, и позвонили, но там было занято, а потом забыли.
Ментов напрягло лишь отсутствие у тебя паспорта, который, впрочем, ты никогда не носил, так как боялся потерять.
– Почему же это вы паспорт с собой не носите? – недоумевали служители закона.
– Боюсь потерять, – отвечал ты, уверенный в том, что тут тебя поймут.
– Ну, понятно, – не понимали они.
А больше всего их интересовало, почему ты так неопрятно выглядишь, и тут ты тоже говорил правду:
– Грязью из-под колес машины обдало…
Услышав это, милиционеры почему-то усмехнулись и переглянулись.
Никто не спросил, из-под какой машины, но ты бы и тут сказал правду. Происходившее в ОВД «Теплый стан» первого апреля 1998 года очень напоминало то, что происходило в ОВД «Краснопресненский» десятого ноября 1997 года – в день, когда тебя взяли, и ощущение дежавю усилилось многократно, когда в кабинет, где ты давал показания в качестве потерпевшего, вошел начальник ОВД майор Найденов.
И хотя он нисколько не походил на подполковника Захарика – то были два совершенно разных человека, какое-то сходство было – видимо, ментовское, хозяйское, начальственное в осанке, в голосе и во взгляде превалирует над всеми другими различиями и определяет главное сходство – начальник, бугор, мент.
Майор Найденов был в белом спортивном костюме, но ты его сразу узнал – это он скомандовал обдать тебя на дороге грязью, и он тебя тоже, кажется, узнал, но вида не подал, глянул коротко, изучающее и привычно-презрительно, как менты и бандиты смотрят на всех, кто не мент и не бандит, и обратился к подчиненным, которые при его появлении привычно напряглись:
– Потерпевший, товарищ майор! – указывая на тебя, доложил старший по званию.
– Лоханулся? – зло улыбнувшись, обратился к тебе начальник ОВД.
Сделав усилие, ты ответно улыбнулся и пожал плечами.
Мгновенно потеряв к тебе последний интерес, Найденов бросил подчиненным: «Ладно, пробейте по базе, и пусть идет» и вышел из кабинета.
– Уже пробили! – крикнули вслед подчиненные и облегченно засмеялись, косясь на прикрытый листом миллиметровки монитор компьютера, под которым светился экран с зависшей групповухой.
Из состоявшегося следом разговора ты понял, что начальник расхаживал по отделу в спортивном костюме потому, что его окатило грязью с ног до головы из-под колес проезжающего мимо автобуса и служебный мундир пришлось отвезти в химчистку.
«Окатил-таки, как обещал, окатил!» – подумал ты обрадованно и вспомнил водителя, с которым ехал в автобусе и готов был ехать всю жизнь, но, как его зовут, вспомнить не смог.
(Ионышев его зовут, Ионышев Виктор Иванович, если, конечно, это не имя сменщика.)
С Найденовым ты больше не встречался, и твое счастье, что не встречался.
Назначенный начальником штаба по поимке коварного маньяка по кличке Ветеринар, он не мог признаться в том, что сам своими руками отпустил беглеца, и остается только догадываться, каких усилий стоило ему скрыть данный факт от начальства и той части публики, которая наблюдала за побегом.
Как никто, Найденов был заинтересован, чтобы при задержании ты получил пулю в лоб или между лопаток, ведь, оставшись в живых, ты мог рассказать об этом, а главное, о том, какую роль в твоем побеге сыграл его зять прапорщик Лёха – Алексей Медведев.
Это было для него даже страшнее, так как дочь Найденова, Алла, твердо обещала повеситься, «если с Алешкой что-нибудь случится», а в свою очередь жена Найденова, тоже Алла, Алла Афанасьевна, заявила, что если ее дочь «что-нибудь с собой сделает», она с ним, полным импотентом, и часа больше не будет вместе жить и на всю страну через газету «Столичный молодежник» ославит, и про взятки расскажет, и про проституток, и про все. Впрочем, бог с ней, с Аллой Афанасьевной, а вот о дочери четы Найденовых необходимо два слова сказать. Не то чтобы Аллочка была такой страшной, нет, внешне она была ничего, то есть никакая, но душевное уродство так активно пробивалось наружу, что не спасал даже бюст четвертый номер, и если кто на нее ненароком взглядывал, то тут же отводил глаза. До тридцати лет проходила Алла Найденова со своим подвядшим четвертым номером никому не нужная, и даже гипотетический тесть – начальник ОВД не становился той привадой, ради которой можно было на ней жениться. Что-то подсказывало: «Там не жизнь, там подохнешь», и только контуженный в первую чеченскую, повидавший ужасы плена, давно променявший баб на дурь Лёха Медведев на это пошел, ему было уже все равно.
Потому майор Найденов больше всего хотел лично застрелить тебя при задержании – он и представить себе не мог, что на допросах ты будешь молчать, как партизан в советских фильмах про войну, благодаря чему майор станет подполковником и получит пост в центральном аппарате МВД, а его зять из прапоров прыгнет в летехи, непрестижную Бутырку поменяв на престижную Матросскую Тишину.
Впрочем, мы, читавшие твое «Дело», знаем в общих чертах, как все было и будет, ты же тогда ничего не знал, хотя и догадывался, что ничего хорошего тебя не ждет…
Выйдя из отделения милиции на улицу, ты остановился напротив и довольно долго там стоял, не понимая, какое сегодня число, месяц, год.
Первое апреля 1998 года или одиннадцатое ноября 1997-го?
Дежавю – штука по-своему забавная, но некогда это почти каждому знакомое психологическое дублирование событий грозит подобными неприятностями. Если бы тогда, в ноябре девяносто седьмого, ты ушел побыстрее от ментовки, Сокрушилин не нашел бы тебя и все было бы иначе, по-другому, не так, как сейчас…
Обернувшись, с тоской и опаской ты поглядел на железную милицейскую дверь: «Как выскочит сейчас оттуда майор Найденов, как выпрыгнет подполковник Захарик, как вылетит и. о. генерального прокурора Сокрушилин – держись тогда, Золоторотов! Полетят твои клочки по закоулочкам».
