И Земляничкин, и Басс, да и все остальные, кто был в силах, возмущались как могли, но бабушка с голубыми волосами вызвала себе «скорую», и ее увезли, так что спросить было не с кого.
Продолжение траурной церемонии оставшимся пришлось взять на себя, и тут ты понял, что означали ее слова про четвертого мужчину, потому что выносить гроб пришлось тебе вместе с Бассом, Земляничкиным и армянином.
4
Ничто так не сближает мужчин, как общее физическое усилие, будь то вытаскивание застрявшей в грязи машины или, как в вашем печальном случае, вынос гроба с покойником и погрузка его в автобус.
Басс тяжело дышал и вытирал пот, Земляничкин держался за сердце, хотя самые большие физические усилия приложили вы с водителем. Ты нервно вытирал руки платком после того, как впервые в жизни прикоснулся к гробу.
– Девяносто девять лет прожил, ай женщин! – глядя на гроб, восхищенно цокал языком армянин и тут же не преминул похвастаться: – Мы, армяне, много живем. Ной восемьсот лет жил!
Басс глянул на тебя и, усмехнувшись, поправил:
– Если быть точным, девятьсот пятьдесят. До потопа шестьсот и потом еще триста пятьдесят.
– Девятьсот пятьдесят! – обрадованно воскликнул водитель. – До тысячи лет немного оставалось! Вот какие мы, армяне…
Басс поморщился и объяснил, поворачиваясь к водителю:
– Не был Ной армянином.
– А кем? – очень удивился армянин.
– Человеком, – еще раз усмехнувшись, ответил Басс, явно тяготившийся подобной полемикой. – Тогда не было еще народов, народы появились позже. Заводите мотор, надо ехать…
Водитель торопливо направился к кабине, сам с собой разговаривая и не соглашаясь с тем, что Ной не был армянином, а седовласый обратился к тебе:
– Ну, давайте знакомиться. Басс. Академик Басс. Израиль Исаакович.
Ты торопливо пожал протянутую руку и торопливо же назвал себя, и – вспомнил наконец.
– Так это вы? Это по вашему учебнику научного атеизма мы учились? – спросил ты радостно.
– Ну, там был большой авторский коллектив, – ответил Басс и, повернув голову, уставился куда-то вдаль взглядом скромным и значительным.
– Коллектив большой, а написал все сам, – проговорил, подойдя к вам, Земляничкин и, глянув на Басса, прибавил иронично: – Скромный ты наш…
– А это… – стал представлять друга Басс, но от радостного волнения ты его перебил.
– А я вас узнал сразу… почти сразу. Однажды на демонстрации я даже нес ваш портрет.
– Во как, – проговорил на это старик, глянув на седовласого с чувством превосходства и еще большего смущения.
– А был еще Курилко… – вырвалось у тебя от полноты чувств, но, сказав это, ты осекся, подумав, что подобное воспоминание неуместно, скорее всего, Курилко умер, ведь он был, кажется, старше Земляничкина, но Фрол Кузьмич понял тебя и тут же пришел на помощь.
– Жив, жив Курилко… – проговорил он, успокаивающе улыбаясь. – Приболел просто немного… Простудился, пока мы с ним некролог по редакциям носили.
Отлипшие от стен серые старухи и на улице оставались плоскими и серыми. Никто из них на кладбище не поехал, сославшись на здоровье и прием у врача.
– Кто ж, Израиль, твой спич там услышит? – глядя иронично на Баса, спросил Земляничкин, когда вы сели в автобус.
Ответ седовласого академика был неожиданным и громогласным:
– Небеса! Небеса – мой единственный слушатель.
Накрытый крышкой, гроб стоял посреди автобуса, вы вчетвером сидели вдоль него, невольно на него глядя: академик Басс, Фрол Кузьмич Земляничкин, его внучка Клара и ты четвертый.
Водитель (его звали Грач!) включил магнитолу, и вновь зазвучал печальный дудук.
Басс поставил на колени большой советских времен кожаный портфель и, достав из него плоскую золотистую фляжку, проговорил:
– Я думаю, Клара на нас не обидится. Вы как?
Ты смущенно пожал плечами.
– Это очень хорошее виски… – посерьезнев вдруг, объяснил Басс, наливая напиток в золотистый стаканчик. – Оказывается, виски – слово среднего рода. Не знал.
– Это последнее, чего ты не знал, – пошутил Земляничкин.
– Нет, надеюсь еще осталось, – не согласился Басс, протягивая стаканчик тебе. – Давайте за знакомство…
– А вы? – ты глянул на Земляничкина.
Тот замахал протестующее рукой.
– Он не пьет, – объяснил Басс, наливая в стаканчик поменьше. – И не пил никогда. Еще один кандидат в святые.
Земляничкин смущенно захихикал.
– Не смейся, Фрол, и тебе в будущем музее атеизма место найдется. Где-нибудь неподалеку от Клары.
Земляничкин махнул на Басса рукой и покосился на свою внучку.
Привалившись к его плечу, пионерка крепко спала.
– Наша новая Клара, – поймав твой взгляд, представил ее Басс и задумчиво посмотрел на фляжку в своей руке с тем известным каждому нормальному мужчине выражением лица, который выпил первую и тут же думает: «А не выпить ли вторую?»
«Хороший виски, – подумал ты и сам себя поправил: – Хорошее…»
– Вообще-то, родители назвали ее Катей, – обращаясь к тебе, доверительно заговорил Земляничкин.
– Ага, расскажи, Фрол, как ты ее в Клару перекрестил, – предложил Басс, наливая по второй.
Земляничкин улыбнулся, щурясь и ежась, и с готовностью стал рассказывать историю, которую сам, похоже, любил:
– У нас с моей покойной женой один ребенок, поздний, девочка, дочка Оля. Девочка хорошая, но очень скромная, слишком даже. Росла одиноко. Оно понятно – среда к общению не располагала. Как у замечательного советского поэта Сергея Смирнова написано:
Не в ту среду попал кристалл,
Но растворяться в ней не стал,
Кристаллу не пристало
Терять черты кристалла.
А жить-то надо! И рожать надо. Женщина все-таки… Да и простое человеческое счастье не помешало бы…
– Погоди, мы выпьем, – перебил рассказчика Басс, и вы снова выпили.
«Хорошее виски», – вновь подумал ты.
Земляничкин вдохновлялся своим рассказом, но, возвращаясь в прошлое, как бы грустнел.
– Понимаете, Евгений, Евгений, да? Понимаете, какое было дело… Кроме как по служебным делам, мы ни с кем не общались. С теми, кто был, так сказать, ниже нас, общаться не позволяла система, так она была выстроена. А, что называется, со своими мы могли общаться только в рамках официальных мероприятий, неофициальное общение могло вызвать подозрения.
– А выше не было никого! – смеясь и наливая по третьей, подсказал Басс.
– Выше не было никого, – как-то безрадостно согласился бывший член Политбюро.
