Допустим, говорят они, бог есть, и дальше пошло-поехало…
Им-то что, а у Челубеева от этого допуска личная жизнь рушится, карьерная лестница заваливается и время на глазах кончается. Ради собственного и близких ради спасения, ради будущего своих детей и грядущих внуков Марат Марксэнович произнес запретное слово и дважды его повторил:
– Допустим!.. Допустим, бог есть…
Враги приободрились и зашевелились, жалкая надежда появилась в их глазах – вот что значит стратегический маневр!
– Ты, Свет, извини, я на досуге без спросу книжонки твои полистал. Там все время говорится, что без бога – никуда. А я – куда. Куда хочу, туда иду, что хочу, то и… Вот вам живой пример… Вот я подхожу к подругам дней моих суровых, для тех кто не знает, представляю: одну зовут Дуся, а другую Фрося. – Тут Челубеев посмотрел на монахов, потому что все остальные знали, что так именует он две свои чугунные гири, которые всегда стояли на коврике в углу кабинета. – И вот я, без бога, совершенно в одиночку беру мою милую Дусю и поднимаю. – Марат Марксэнович сделал, как сказал, – взял и поднял. – А теперь подбрасываю. – Подбросил. – А теперь с переворотом! – Подбросил с переворотом. – А теперь, Фросенька, иди, девочка, ко мне. (В ней, между прочим, не один пуд, а два.) – Па-аднимаю! – Поднял. – Па-адбрасываю! – Подбросил. – А теперь с переворотом! – Фу! – удовлетворенно выдохнул Челубеев, опуская вторую гирю на коврик рядом с первой, и, скромно улыбаясь, обратился ко всем: – Вот так. Все это я без вашего бога сделал! Один! А теперь вы со своим попробуйте… Женщины – не в счет, а вы, мужики! Николай Михайлович, Геннадий Николаевич, кто первый? Ну, не бойтесь, не один ведь – с богом! Ну?
Шалаумов с Нехорошевым опустили глаза. Челубеев знал, что так оно и будет, потому что у первого грыжа позвоночная, у второго пупочная, но подчиненные были нужны ему для отвлекающего маневра. Презрительно хмыкнув и посмотрев на толстяка, он объявил, как на соревнованиях:
– Весовая категория – свыше ста килограмм!
О. Мардарий смущенно улыбнулся и покраснел.
– Ну! – подбодрил его Челубеев. – С таким весом… Да еще и с богом!
– Вес не от здоровья-нат, а от нездоровья-нат… Наследственное-нат… – оправдывался, пряча глаза, о. Мардарий. – Матушка моя-нат, царствие ей небесное-нат, большой телесной полнотой обладала-нат…
Челубеев хлопнул себя по колену.
– Так там же у вас написано – горы будете передвигать, если верите! А вы талдычите: «Верим! Верим!», а сами не то что гору – гирю не можете поднять!
Когда Марат Марксэнович все это говорил, он не смотрел на того, в кого целил, но попадание оказалось стопроцентным – о. Мартирий молча поднялся, подошел к гирям, взял в ладонь за заушину Дусю, присоединил к ней Фросю и, держа обе гири в правой руке, выпрямился. После чего легко, широко, размашисто трижды ими перекрестился, приговаривая:
– Во имя Отца, – раз! И Сына, – два! И Духа Святаго! – три.
Опущенные на коврик, Дуся и Фрося жалобно звякнули и повалились на бок, поверженные.
– А вот тебе с Богом! – азартно и даже зло бросила в лицо мужу Светлана Васильевна, и любой другой на месте Челубеева, услышав подобное, побежал бы заявление на развод подавать, но у Марата Марксэновича были сейчас дела поважней. К тому же он искренне восхитился таким подходом к снарядам и таким исполнением. Сам он так не мог. Точнее, не пробовал.
– А здоровый из тебя ангел выйдет! – выразил Челубеев свое искреннее восхищение, эти его слова всем понравились, все примиряюще засмеялись, а Людмила Васильевна даже захлопала в ладоши.
Далее последовал невозможный еще минуту назад диалог силачей, как нельзя лучше иллюстрирующий широко известное высказывание основателя олимпийского движения Пьера де Кубертена: «О спорт, ты мир!».
– За какое общество выступал? – живо поинтересовался Марат Марксэнович, глядя на монаха.
– «Трудовые резервы», – тем же дружеским тоном отвечал о. Мартирий.
Челубеев скривился, но тон оставил прежним.
– Занимался гиревым спортом?
– Приходилось.
– А почему бросил?
– Штангой увлекся.
– Зря! Штанга вгоняет человека в землю, а гири поднимают ввысь. А знаешь, что раньше гири спортом номер один в России были? Детям – лапта, подросткам – городки, а взрослым – гири. Так и проводил русский народ свой досуг. А вы знаете, что гирю сейчас не купишь? Не производят! Это же подумать только – в России не производят гирь! Кому это надо? Понятное дело кому… Но я верю – гири спасут Россию!
Много подобной чепухи нес еще Марат Марксэнович, как еще говорят, гнал пургу, пока само собой не стало утихать.
– Только одному тяжело здесь это дело поднимать, – нахмурился в конце своего спича Челубеев. – Гири – не шахматы, соперник нужен, равный соперник. А где его взять? Мельчает народец…
О. Мартирий слушал Марата Марксэновича с прежней доброжелательностью, не понимая, да и не пытаясь понять, куда тот клонит.
– А вот, допустим, мы устроим соревнования: «Динамо» против «Трудовых резервов»! – выпалил Челубеев и даже зажмурился, боясь, что собравшиеся увидят в его глазах расчет.
О. Мартирий, однако, не собирался ничего замечать, но и соревноваться тоже не собирался.
– Бессмысленное занятие – спорт. Бессмысленное и пустое, – спокойно и убежденно проговорил он, не став больше делиться на этот счет своими мыслями.
А мысли были, не раз он на эту тему думал. Что такое спорт, особенно сегодняшний спорт? Религия, не знающая границ религия века сего. И подвижники у нее свои, и мученики, и святые. Религия гордой плоти. Олимпиады – вселенские соборы накачанной мышечной массы: быстрее, выше, дальше, больше, да еще кто кого сильней стукнет – вот что такое спорт.
– Потому ты штангу на это сменил? – словно прочитав его мысли, с трудом сдерживая раздражение, Челубеев ткнул взглядом в наперсный крест о. Мартирия.
Монах и раздражения не почувствовал и, благодарно посмотрев на крест, ответил.
– И поэтому тоже.
– Жаль! – выдохнул Челубеев. – Был у меня шанс, последний шанс.
– Какой? – не понял о. Мартирий.
– В бога поверить шанс! – выдал Челубеев и насупился.
Все еще не понимая, монах смотрел удивленно и молча. Поднаторев в спорах с атеистами, приезжающими в монастырь подискутировать о существовании Бога, выдвигающих в качестве аргументов все ту же курочку и яичко, о. Мартирий знал, как себя в подобных случаях вести, но в монастырской жизни он совсем растерял необходимые человеку навыки житейской хитрости, которых, по правде сказать, и до монастыря не имел.
– Не понимаешь? – спросил Челубеев и усмехнулся.
– Никак, – мотнул головой о. Мартирий.
– Что же тут непонятного? Если я, допустим, побеждаю, то это для меня одно будет, а если, допустим, ты – другое, прямо противоположное…
