Игорек увидел это в глазах содомитов и подивился их беспредельной наглости. «Если кто скажет: “Христос воскрес”, вмажу, – подумал он, готовый нарушить собственный приказ. – Не для вас воскрес, уроды!»
Опущенные на всякий случай молчали, а внимательно вглядевшись в глаза незваных гостей, поняли – крашеных яиц не будет.
Дело было вечером, содомиты готовились сделать баиньки, но еще не легли.
Согласно разработанному плану православные заняли пути возможного отступления, встав неподвижно и строго у дверей. (Хоругвеносцы остались снаружи – во избежание возможного осквернения внутрь хоругви решили не вносить.) Сцепив руки за спиной и ни слова не говоря, четко печатая шаги, Игорек прошел вдоль рядов двухэтажных шконок, внимательно осматривая стены. Среди обычных для всей зоны фотографий любимых артистов, спортсменов, а из политиков – Жириновского Игорек обнаружил две бумажные иконы Николая Угодника, правда, без рожек. Оторвав от стены, он отдал их кому-то из своих. Неугодники молчали, не понимая смысла происходящего.
– Православная литература имеется? – спросил Игорек, окидывая притихших содомитов озабоченным взглядом. – Предупреждаю, если кто не сдаст ее добровольно, горько потом пожалеет.
– А в чем дело, Игорек? – спросил Жилбылсдох, выходя из умывальни. Здоровый, плечистый, жилистый, он был в красной майке, с полотенцем на шее и зубной щеткой в кулаке. Появление своего старосты опущенных приободрило, «смирно» они сменили на «вольно», но продолжали молчать.
– Не Игорек, а Игорь Иванович, – насмешливо поправил Игорек Жилбылсдоха.
Еще пару лет назад Витька Герберсдорф находился в 1-м, самом привилегированном отряде «Ветерка» – спал у окна и играл с ворами в нарды, а Игорек при нем шнырил – выполнял разные мелкие поручения. Когда Игорек называл его Витькой, тот устало поправлял: «Не Витька, а Виктор Иванович». Но то, что было раньше, теперь не считалось – теперь Игорек мог свободно и без последствий для себя Витьку ударить. Обычного зэка ударить не так просто, потому что никто не существует здесь сам по себе, за каждым «семейка» – группа в несколько человек, а у каждой «семейки» – «семейка» дружественная, устанешь потом базар разводить, а уж если администрация к разбирательству подключится, тысячу раз подумаешь, прежде чем кого по морде мазануть. Но чтобы обиженному в морду заехать – на это разрешение не требуется – бей сколько влезет. У Жилбылсдоха колотушки – дай бог каждому, но применять их он может только на своих – ударить обычного зэка опущенный не имеет права, за это могут руки переломать, а то и голову отрубить.
Игорек и не думал ударить Жила. Скользнув по нему безразличным взглядом, он скомандовал подручным:
– Начинайте.
Застоявшаяся без дела община охотно рассыпалась по помещению и начала шарить в тумбочках, под подушками и матрасами. Опущенные не протестовали, помалкивая, все еще не понимая, что же такое у них ищут? Православный шмон длился недолго и принес небогатый улов: десяток брошюр о вреде абортов – это из светской литературы, а из религиозной – несколько номеров «Сторожевой башни» и стопка листовок с фотографией закутанной в белую простыню Марии Дэви Христос – все они использовалась в хозяйственных нуждах.
Светскую литературу Игорек конфисковал с целью сдать ее в библиотеку для общего пользования, религиозную же, точнее, сектантскую оставил, сказав насмешливо:
– Пусть травятся духовно.
В тумбочке Зины лежали два прошлогодних журнала «Women’s religion» с красотками на обложке.
– На спинку себе подкладываешь? – спросил Зину Игорек, брезгливо вытирая руки носовым платком.
У Зины задрожали губы и длинные будто присыпанные мукой ресницы. Община засмеялась. Игорек посмотрел на своих строго, и смех оборвался.
– Евангелие есть? – обратился он к опущенным.
Те молчали, и пришлось повторить вопрос.
– Спрашиваю последний раз и предупреждаю: если у кого имеется Евангелие, во избежание негативных последствий сдайте сейчас добровольно.
– А чего это? – храбро выкрикнул Шиш.
Игорек усмехнулся, православные между собой переглядывались и мотали головами, в которые никак не укладывалось, что кто-то может не знать, что такое Евангелие.
– Не знаете? – спросил Игорек.
– Не-ет, – отозвалось несколько робких голосов.
– Правда не знаете? – потешался Игорек.
– Правда не знаем! – дружно ответили опущенные, поверив, что бить сегодня не будут.
– Не знайте и дальше, – одобрил такое положение дел Игорек и направился к выходу. Окруженный с трех сторон соратниками, он обратился к опущенным с последним предупреждением:
– Запомните, содомиты! С этой минуты вам запрещается иметь у себя иконы и православную литературу. За это будем бить, и бить жестоко. А за Евангелие, если у кого найдем, можем и убить.
– Кто запрещает? – мрачно спросил Жилбылсдох, сознавая, что хотя никого и не побили, своих он не защитил.
«Я!» – хотелось крикнуть в ответ Игорьку, но удержался, поскромничал и сказал негромко, но твердо:
– Православная община храма во имя Благоразумного разбойника.
Свои посмотрели на него с благодарностью, а чужие еще больше напряглись.
Спустя некоторое время зачистку пришлось повторить. К Игорьку поступила оперативная информация о том, что, несмотря на запрет, священный текст у содомитов появился, они читают его на досуге и ржут во всю глотку. Информация была получена от источников в 21-м же отряде – после пасхального рейда больше половины петухов предложили себя Игорьку в качестве информаторов, причем не прося за это никакого вознаграждения, из одной лишь надежды, что, если случится второй крестовый поход, их будут меньше бить. (Как всегда чушки просчитались – чтобы отвести от стукачей подозрение, их били больше остальных.) Но ни сам Игорек, ни простые члены общины рук своих об опущенных и на этот раз не испачкали – роль экзекуторов исполнили оглашенные.
До появления в зоне монахов, храма и проведения в нем литургий само слово «оглашенные» было мало кому знакомо, а те, кого потом так окрестили, назывались ниньдьзя. Их было семеро, фанатов восточных единоборств, невысоких, очень подвижных, чудовищно-тупых, бессовестно здоровых. На воле их бригада занималась рэкетом – каратисты крышевали всех, кто попадал в поле зрения: от базарной торговки до президента крупной компании, ничего при этом не требуя, – от одного их вида, все сами лезли в карманы за деньгами. Ниньдьзя не пили, не курили, не покупали проституток, все силы и средства тратили на поддержание немыслимых физических кондиций. Во время ареста эти русские японцы вырубили вооруженный взвод ОМОНа и отправились в зону, как спортсмены-олимпийцы на сборы.
И не ошиблись – в «Ветерке» спорт приветствовался.
Хозяин заметил – с появлением спортсменов-бандитов дисциплина среди заключенных укрепилась и даже охрана стала относиться к себе строже. А что касается криков, оглашающих время от времени окрестности, то они были чем-то вроде голосов канувших в лету караулов, означавших, что власть не не спит даже ночью. Челубеев пытался перетянуть здоровяков в свою епархию, завлекая гиревым спортом, но те без раздумий отказались, объяснив, что поднятие тяжестей закрепощает мышцы и лишает удар резкости.
