– Можно задать вам вопрос? – обратилась она к о. Мартирию, волнуясь и одновременно справляясь с волнением. – Сегодня очень многие говорят о конце света, и мнения высказываются самые разные: одни говорят – будет, другие – не будет, вот я и хотела бы от вас услышать точный ответ: «Будет или нет?»
«Так вот про какой конец света ты говорила», – вспомнил Челубеев, глядя на племянницу, и вновь развеселился:
– Вот так-так, Юлька! Конец света… Да тебе-то что до него?!
Хмуря бровки и морща лобик, Юля вскинула на дядю строгий взгляд и объяснила:
– Между прочим, дядя Марат, у меня на руках маленький ребенок.
– Ванюшка, – понимающе кивнул Челубеев и улыбнулся.
– «Горе же непраздным и доящим в тыя дни», – кивая, сообщил о. Мардарий и горестно вздохнул.
– Что вы сказали? – заинтересовалась Юля. – Переведите, пожалуйста.
– Горе беременным-нат и питающим сосцами-нат, – перевел толстяк и покраснел.
Двадцатилетняя женщина восприняла евангельский текст буквально и объяснила:
– Нет, я уже давно не кормлю грудью. Да и не кормила почти. Сначала был мастит, а потом молоко пропало. Так что Ваня у меня искусственник. Но все говорят, что это даже лучше. Искусственники в жизни более самостоятельные.
– Серьезный парень, – подтвердил Челубеев слова племянницы.
– Вы так и не ответили, – требовательно обратилась секретарша к о. Мартирию. – Будет? Или нет?
Но, вместо того чтобы отвечать, о. Мартирий глянул вдруг прямо и строго и сам спросил:
– Крещена в православии?
– Нет, – дрогнувшим голосом ответила Юля – ее напугал даже не вопрос, а то, как он был задан.
– А ребенок?
Тут к Юле уверенность вернулась, и она ответила с чувством собственного достоинства и даже превосходства.
– Нет, конечно. Разве я могу за него это решать? Вырастет – решит сам.
Челубеев одобрил про себя племянницу: «Молодец, девка! Так держать!» – и с интересом посмотрел на монаха, как тот прореагирует.
О. Мартирий прореагировал, как всегда, неожиданно. После ответа молодой женщины он вдруг потерял к ней интерес, словно не видя ее больше и не слыша.
– Нет, скажите! – потребовала Юля и даже ножкой, обутой в высокий сапожок, топнула – женское упрямство и женское кокетство всегда ходят рядом.
– Будет, – буркнул о. Мартирий, не глядя на собеседницу.
– Та-ак… – протянула Юля, неожиданно удовлетворенная таким ответом, даже как будто обрадованная. И, склонив голову и заглядывая в глаза монаха, которые тот даже закрыл, всем своим видом показывая, что не желает больше об этом говорить, спросила:
– Когда?
– «О дни же том и часе никто же весть», – пришел на помощь монах-толстяк монаху-великану, вновь цитируя по памяти Писание. Юля поняла без перевода, но ответ ее не удовлетворил, она хотела знать точно.
– И все-таки!
Юлина настойчивость, переходящая в настырность, раздражала не только монахов. Молодые матери, особенно матери-одиночки, по молодости своей уверенные в том, что всё в этой жизни уже знают, именно такой, переходящей в настырность настойчивостью от остальных женщин отличаются. Людмила Васильевна и Наталья Васильевна морщились и фыркали, им давно хотелось осадить нахальную девчонку, но и им интересно было узнать точную дату конца света.
Конец света даже перебил лишаи Светланы Васильевны – о них забыли напрочь.
Однако монахи молчали. Тогда решил вмешаться Марат Марксэнович.
– Я только не пойму, как он будет выглядеть, этот ваш конец света? Выключат, что ли, его? – заинтересованно спросил он, как будто речь шла о каком-то техническом вопросе.
– Выключат, – буркнул о. Мартирий недовольно.
– Кто? – прямо спросил Челубеев.
О. Мартирий поднял на него недоумевающие глаза.
– Известно кто.
– Тот, кого нет? – предложил уточнить Челубеев, хитровато улыбаясь.
– Никак! – недовольно мотнул головой о. Мартирий.
– Для вас никак, а для меня – как. Вы мне и ответьте, как может тот, кого нет, что-нибудь выключить?
Марат Марксэнович готовился насладиться паузой, которая должна была возникнуть после такого неоспоримого, на его взгляд, довода. И пауза действительно возникла, но наполнилась иным, прямо противоположным содержанием. Как только Челубеев это сказал, где-то под потолком раздался щелчок, мгновенно в кабинете погас свет и стал быстро затихать гудящий электрочайник. Сделалось почти темно и даже немного жутковато.
– Мама, – дрожащим голосом прошептала Юля.
– Вот так и выключат, – прерывая паузу, назидательно и насмешливо негромко проговорила Людмила Васильевна, и все челубеевские враги оживились, победно переглядываясь и перешептываясь.
Марат Марксэнович смотрел на них хмуро и раздраженно: «Вот так вы и верите. Пробки выбьет, а вы верите». Пробки и в самом деле частенько выбивало, когда включали электрочайник, надо электрика вызвать.
– А мы его обратно включим! – воскликнул Челубеев, старательно насыщая голос оптимизмом. Он подошел к двери, над которой располагались пробки, встал на стул и закончил предельно оптимистично. – Скажем: «Да будет свет!»
Свет мгновенно зажегся, но это не только никого не удивило, а осталось практически незамеченным. «Вот люди, – подумал Челубеев, – погас свет – радуются, зажегся – сидят с кислыми рожами». Он спрыгнул со стула, развел руки в стороны и объявил сочувственно и язвительно:
– Конец света отменяется!
Шутка, однако, успеха не имела, а реакция племянницы даже обидела.
– Не надоело вам, дядя Марат? – раздраженно проговорила Юля и с неожиданной заботой в голосе обратилась к о. Мардарию:
– Вам чаю подлить? Давайте вашу чашку.
– Угу-нат! – обрадовался толстяк, но чашку подать затруднился, так как руки его оказались заняты: в одной было три сушки – одна в ладони, а две надеты на пальцы, в другой, как уже упоминалось, таяли кусочки рафинада, и, к слову, за щекой толстяка при этом сладко томилось райское яблочко. Как бы в благодарность за заботу, глядя печально на льющийся в чашку кипяток, о. Мардарий заговорил печально и почти обреченно:
– По всем приметам-нат последние времена наступают-нат. Братия из Печор приезжала-нат, Санаксарские были-нат, из иных святых мест отцы наведываются-нат. Все одно говорят-нат: последние времена-нат…
Видя, как все внимательно слушают непотребного толстяка, Челубеев хотел быстренько что-нибудь сморозить, свалять еще одного дурака, подложить первую попавшуюся под руки свинью, но то, что сказал дальше о. Мардарий, заставило его о своих нечестивых намерениях на время забыть.
– Время-нат короче становится-нат, – скорбно сообщил толстяк, и все замерли, осмысливая услышанное.
