Самым первым на эти малые радости жизни прореагировал о. Мардарий – он заволновался, заерзал на своих двух стульях и даже стал приподниматься, но, видимо, присутствие большого брата заставило вспомнить, кто он, где он, – и толстяк сел, смущенно бормоча:
– Господи, искусил мя еси и познал мя еси…
– Прошу – чай! – как-то слишком торжественно объявила Юля и, изобразив на лице напряженную улыбку, обратилась к монахам с вопросом, причем произнесен он был так, будто она долго учила его по бумажке: – Наверное, намерзлись в дороге?
– Как сосульки-нат! – охотно откликнулся о. Мардарий, вновь приподнимаясь и алчно глядя на поднос; о. Мартирий же не сказал ничего, он как будто вопрос не услышал, думая о своем.
– Дядя Марат, вы уже спросили? – напомнила секретарша Челубееву.
Марат Марксэнович запрещал ей называть себя дядей на службе в присутствии подчиненных, но племянница постоянно забывала о запрете.
– О чем? – спросил он, с трудом скрывая досаду и раздражение.
– О чем я вас просила… – многозначительно проговорила Юля.
Челубеев уставился в ее возвышенно-невозмутимое лицо с вопросом: «О чем ты меня просила?»
Секретарша улыбнулась и махнула ручкой.
– Ну ладно! Пейте чай, дядя Марат, а то вы не начнете и никто не начнет. Вы же здесь хозяин.
Последнее слово прозвучало, как издевательство. Но гости не начинали чаепитие не потому, что его не начинал хозяин кабинета, а совсем по другой причине. «Молиться будете? – мысленно спросил их Челубеев. – Ну молитесь, черт с вами!» У себя дома он проходил это уже много раз, ведь Светка, как крестилась, без молитвы за стол не садилась. А он садился! И начинал есть, издавая разные аппетитные звуки: громко втягивал носом аромат горячего супа, тянул восторженно «м-м-м-м», после каждой проглоченной ложки причмокивал и даже иногда чавкал. Правда, в последнее время ситуация немного устаканилась: то ли надоела Светке вся эта тягомотина, то ли просто стала забывать – сядет безо всякой молитвы и трескает! А Челубеев рад – молчит, не напоминает.
«Эти не забудут», – сердито подумал он, наблюдая за гостями.
О. Мартирий пошарил взглядом по окнам, зацепился за торчащий вдалеке храмовый крест, поднялся крестясь, и вслед за ним заторопились подниматься и креститься остальные православные. Заскучав, Челубеев собрался уже громко зевнуть, но тут о. Мартирий громко сказал: «Аминь», и все сели.
С началом чаепития разговоры прекратились. Под непрерывно-напряженное сопение о. Мардария слышались лишь позвякивание ложечек о чашечки, постукивание чашечек о блюдце да хруст сокрушаемых сушек. В русском чаепитии всегда необходимо время, чтобы собравшиеся за столом выбрали для разговора тему, которая не только не могла никого поссорить, но и вызвать даже малейшее напряжение. Это должна быть тема успокаивающая и услаждающая, являющаяся по сути добавкой к чаю и сладостям, однако выбрать такую тему бывает непросто даже в кругу друзей-единомышленников, что же говорить о врагах-антагонистах, каковыми являлись с одной стороны Марат Марксэнович, с другой – его незваные гости, не считая идейно не определившейся племянницы-секретарши.
Молчание затягивалось, не суля, впрочем, трагической развязки. Горечь, вызываемая непримиримой позицией другой стороны, засахаривалась тающим рафинадом, обволакивалась вареньем из райских яблочек, облагораживалась ванильным ароматом сушек, и спорить, а тем более ссориться не хотелось.
Во всяком случае, пока….
На какое-то время все даже забыли о лишаях Светланы Васильевны. И когда, взяв кубик рафинада, чтобы опустить его в свою чашку, Челубеев привычно прокомментировал: «Сладкий яд или белая смерть», никто даже спорить не стал, а о. Мардарий, в потной ладони которого таяли несколько кубиков этой белой смерти, согласно кивнул и кротко согласился: «Угу-нат», после чего вновь сделалось тихо и благостно.
По своей многолетней привычке Марат Марксэнович дул чай из блюдечка, щурясь и скрытно разглядывая о. Мартирия, отдавал ему должное. Сколько мужиков за годы службы Челубеев перевидал, сколько прошло их перед ним – строем и по отдельности, но такого, как этот, пожалуй, не встречал.
Точно не встречал!
Сила этого человека ощущалась при первом на него взгляде, и при близком общении это ощущение не пропадало, а только усиливалось.
Сила подлинная, нутряная, несгибаемая! И такие природные данные переводились попусту на всякую чепуху вроде этой молитвы, как будто без нее нельзя было чаю попить, на все эти иконы и поклоны.
Полно глупостями-то заниматься, мужик!
Сорви с себя бабий наряд, сбрей бороду, подстригись, надень китель и галифе, стань мужчиной, с которым и на футбол можно сходить, водочки выпить и в баньке попариться, поговорить на разные темы, в том числе не для женских ушей. Но это, впрочем, не главное… Главное – каких вместе можно было бы наделать дел, и не где-то там, и не вообще, а здесь, в «Ветерке» – серьезных конкретных дел! Тут ведь, если по-хорошему – начать и кончить. Понятно, высокого звания новичку никто не даст, но должность Челубеев гарантирует! Вплоть до своего зама или хотя бы Кума, по большому счету ни Шалаумов, ни Нехорошев давно уже не тянут.
И мы бы с тобой…
Челубеев так об этом задумался и даже размечтался, что подавился и закашлялся, однако враги-антагонисты сочувствия не выразили, никто по спинке не похлопал, все сделали вид, что не заметили.
Интересно, что случилось бы с Маратом Марксэновичем, узнай он, что в то же самое время думал о нем о. Мартирий.
А думал он примерно то же самое, только в противоположном направлении.
Прикрывая взгляд мохнатыми бровями, о. Мартирий смотрел на Челубеева и рассуждал про себя: «Содрать бы с тебя все эти околыши и погоны, вместе с мундиром содрать, только сапоги оставить, обрядить в простой подрясник, подпоясать пояском и… в монастырь! – с молитвой, постом, послушанием. Эх, какой инок получился бы уже через год!» Сказано в Писании: «Царство Небесное силою берется» – но где она в наше время, сила, пойди найди. Такие, как Челубеев, до зарезу нужны православию, именно в монастырской жизни нужны, где сегодня не сила в кучку сбивается, сила вообще кучковаться не любит, а физическая немощь, духовная шаткость да в придачу тот или иной порок…
Глядя на Челубеева, о. Мартирий легко представлял его монахом – статным, широкоплечим, сильным, с русыми волосами до плеч и с такой же бородой в пояс – загляденье, а не монах! Была для о. Мартирия еще одна немаловажная составляющая желательности подобного жизненного выбора – несомненные организаторские способности этого сидящего под портретом антихриста сильного человека. Были в их монастыре молитвенники, случались постники, наблюдались исповедники, но организаторов не было и в помине. Нужен был Челубеев русскому монашеству, ах, как он был ему нужен!
Юлечка чай не пила – ухаживала за гостями, оставаясь при этом сосредоточенной и напряженной. Она и предложила тему для разговора, не такую уж в русском чаепитии редкую, едва ли не обычную.
