Разумеется, не было на следующий день не только мясного стола, но и пустого чая – Челубеев встретил незваных гостей зверем, после чего отправил в БУР и оставил их там наедине с последними отморозками, но это было уже потом, а до того о. Мартирия и о. Мардария встретили женщины «Ветерка», и встречу ту, сама того не ведая, обеспечила Светлана Васильевна.
Придя на работу, она сказала буквально следующее: «Сегодня к нам приедут монахи, самые настоящие монахи», и этого оказалось достаточно, чтобы возбудить всеобщий женский интерес. Монахи… Женщины стали поглядывать в окна, подкрашивать губы, поправлять прически и даже пофунькались духами, хотя вряд ли предполагали, что редкие гости станут их нюхать.
И когда к зданию администрации подкатил красный джип, за рулем которого сидел явный бандюган, а сзади два самых настоящих монаха, не сговариваясь, женщины вышли (а замешкавшиеся даже выбежали) в коридор, чтобы как можно лучше разглядеть тех, о ком не раз слышали, но ни разу толком не видели. То было обычное женское любопытство, которое, однако, непременно должно удовлетворяться, так как неудовлетворенное любопытство портит женский характер и даже, говорят, влияет на физическое здоровье. Что и говорить, любопытство – мелкое чувство, и рождает оно, как правило, мелкие страсти, можно сказать, страстишки, но женское любопытство того памятного дня для трех сестер обернулось чувством большим и высоким, и родилось оно в тот самый момент, когда широко и решительно распахнулась входная дверь и в полутемный проем коридора вместе с потоком солнечного света вошли, ворвались, внеслись о. Мартирий и о. Мардарий…
Монахи шли, как все известные женщинам «Ветерка» мужчины никогда не ходили и, конечно, уже не пойдут, – прямо и независимо, но без мужской петушиной горделивости, и отмечали каждый свой шаг уверенно и твердо, а не печатали его исступленно, как это делали на плацу их мужья в дни государственных праздников. (Уместно будет здесь сказать, что в отличие от всех остальных женщин, жены военных военных не любят).
И не только видели, не только слышали, но и обоняли, а ведь всем известно, какое огромное значение в чувственном мире женщины играет нос. Что говорить, в большинстве своем мужчины пахнут неприятно, противно даже, но эти пахли так, как мужчины не пахнут. Всякий мужской запах женщину либо отталкивает, либо подчиняет, этот – возвышал.
Монахи пахли неведомо и чисто.
Женщины «Ветерка» втягивали носами воздух, смятенно предполагая, что, может быть, мимо них проходят сейчас не мужчины, хотя и мужчины тоже, но такие мужчины, которые больше, чем мужчины, лучше, чем мужчины, выше, чем мужчины…
И не только видели, не только слышали, не только обоняли, но даже, можно сказать, осязали, хотя никто, решительно никто, конечно же, не посмел коснуться даже края монашеских риз. Осязание было иным, неведомым, таинственным, чистым – когда монахи проходили мимо, по лицам замерших в волнении женщин пробежал вдруг ветерок – легкий, возвышающий, манящий…
Что касается наших трех сестер, то они стояли в общем женском ряду последними, и, когда о. Мартирий и о. Мардарий проходили мимо, Людмила Васильевна, Светлана Васильевна и Наталья Васильевна, не сговариваясь, сцепили вдруг крепко ладони, прямо как в детской игре «Цепи кованные, раскуйтесь», и стояли так, пока монахи не скрылись за поворотом в конце коридора.
Последняя деталь: ни хозяева, ни гости в те таинственные и прекрасные мгновения не сказали друг другу «здравствуйте», но тому имеются извиняющие обе стороны обстоятельства – под напором нахлынувших чувств женщины буквально онемели, и не то чтоб вымолвить слово, но и простого междометия выдавить из себя не могли; что же касается монахов, то они буквально ослепли, очутившись после яркого дневного света улицы в коридорном сумраке, и, не видя никого, шли прямо и быстро, стремясь достичь противоположного конца коридора, где в жидком свете пыльной двадцатисвечовой лампочки виднелась ведущая на второй этаж лестница.
И только когда о. Мартирий и о. Мардарий поднялись наверх и не стало слышно их шагов, безмолвные и тихие, как тени, женщины «Ветерка» разбрелись по своим кабинетам и еще долго не решались заговорить, пребывая в смущенном одиночестве.
В следующий раз монахи приехали в зону уже на мотоцикле – в обыденных подрясниках и старых скуфьях, до пояса мокрые, ниже пояса еще и грязные, так как шел в тот день бесконечный обложной дождь, – привезли с собой набухший от влаги большой пугающе-черный крест, а в один из следующих приездов открыли храм для заключенных, и, так как на десятки километров вокруг никаких других культовых сооружений не было, туда потянулся кое-кто из администрации ИТУ 4/12-38, и в первую очередь, конечно, женщины, по природе своей отзывчивые на все новое, хотя в данном случае речь шла скорее о хорошо забытом старом. Администрация располагалась как бы с внешней стороны зоны, а храм внутри, что создавало, на взгляд Челубеева, неразрешимую проблему, но строгий приказ начальника УИНа ее разрешил – в сопровождении контролеров женщины могли посещать богослужения не только в утреннее, но и в вечернее время. (Фамилия начальника К-ского УИНа была Частик, и раньше среди своих Челубеев склонял ее на все лады, погружая то в томат, то в маринад, но, прочитав в журнале о себе статью под названием «Человек с большой буквы “Ч”», без крайней нужды этого не делал – Челубеева оскорбляло то, что их фамилии начинаются на одну, такую значительную, может, самую значительную в русском алфавите букву.)
Вернемся, однако, к сестрам. Быть может, потому, что в тот памятный день, когда монахи впервые посетили «Ветерок», стояла в цепи первой, а может, еще почему, но дорожку к храму первой проторила самая легкомысленная из всех трех сестер – Людмила Васильевна Шалаумова.
– Я всё ему рассказала! – с ходу выдала она подругам, вернувшись со своей первой в жизни исповеди. Выдала и выдохнула, как будто тяпнула рюмаху.
– Всё-о-о? – не поверили Светлана Васильевна и Наталья Васильевна.
– Всё, – кивнула Людмила Васильевна и сделала еще один выдох, более короткий.
– И «Хижину дяди Тома»?
Людмила Васильевна молча кивнула.
– А он что?
– Даже бровью не повел.
– И про страшненького сказала? – Страшненьким женщины называли того негритеночка, которого Людмиле Васильевне пришлось оставить в роддоме.
– Сказала.
– А он что?
– Похвалил.
– Похвалил? – не поверили подруги. – За что?
– За то, что аборт не сделала.
Светлана Васильевна и Наталья Васильевна растерянно переглянулись: не верить сестре они не могли, но и поверить в то, что мужчина, будь он даже монах, так прореагирует на подобную тайну тайной женской жизни, было невозможно.
А на следующий день, запрокидывая голову и закрывая глаза, как делала всегда, рассказывая о своих любовных похождениях, Людмила Васильевна делилась впечатлениями, полученными до причастия, во время его и после оного, и вновь Светлана Васильевна и Наталья Васильевна озадаченно переглянулись. Быстро освоившись в церковной жизни, Людмила Васильевна уговорила своего Шалаумова венчаться, после чего рассказывала совершенно удивительные вещи о метаморфозах, произошедших в семейной жизни после совершения таинства, особенно в интимной ее части, при этом называя своего Шалаумова Гендусиком, Дусиком и еще Сладким Дусенком.
