— Ретт, это нешуточное дело!
— Руфус, друг мой, напротив, совершенно шуточное. Никакой казны у Конфедерации никогда не было. Один только печатный станок, — Сделав над собой усилие, Ретт вежливо заметил: — А у тебя, похоже, дела идут в гору.
— Республиканцы желают, чтобы Руфус Буллок выдвинул свою кандидатуру на пост губернатора.
— Но ведь бывшие конфедераты не вправе занимать государственные посты.
— Я не был конфедератом.
— А как же чин полковника?
— Почетный, Ретт, чисто почетный. Руфус Буллок не принимал присяги Конфедерации. Во время войны он представлял компанию «Сазерн экспресс» и осуществлял наблюдение за перевозками грузов. Если правительство Конфедерации наняло эту компанию, как мог Руфус Буллок отказаться? Бизнес есть бизнес, верно?
— Значит ты, Руфус, заделался пособником?
Тот надулся и погрозил пальцем.
— Руфус Буллок по рождению северянин!.. Холодно тут, — потер он руки.
— Да, холодно.
— Ретт, друг мой, послушай. Республиканцы-конгрессмены Самнер, Блейн, Тед Стивене — люди с весом, от них не отмахнешься. Если не хочешь, чтобы тебя повесили за убийство Туниса Бонно, советую быть более гибким относительно денег.
— Благодарю, Руфус. Уверен, ты советуешь по доброте душевной.
Руфус Буллок еще долго говорил, пока не истощил запас аргументов и не утомился. Когда он встал, собираясь уходить, Ретт вручил ему письма. Буллок прочел адреса.
— Откуда ты знаешь сенатора?
— Я знаю немало людей, среди которых есть и люди менее достойные, чем ты, друг мой.
— Завтра от меня в Вашингтон будет курьер. Он отвезет письмо.
Ретт пожал плечами.
— Как будет угодно. Письмо к миссис Бонно важнее.
Руфус Буллок ушел, оставив Ретту свое новое шерстяное пальто. Вечером того же дня его забрал солдат, принесший на ужин холодную свеклу с картошкой.
Глава 29
ВИСЕЛИЦА В САДУ
Несмотря на скудный рацион и температуру чуть выше точки замерзания воды, Ретт не испытывал ни голода, ни холода. А также ни страха, ни злости.
Заключенный в соседней камере кашлял, шаркал ногами, когда принимался ходить, стонал во сне. Хотя Ретт с ним не переговаривался, само присутствие человеческой души как-то успокаивало.
Ретт думал о Тунисе Бонно. Пытался представить, что могло статься с Мислтоу, женой Уилла с Броутонской плантации.
За исключением нескольких часов днем, когда становилось теплее и ему удавалось уснуть, Ретт сидел на железной кровати и наблюдал из окна за картиной разрушения. Это напоминало беззвучную оперу. От заката до рассвета повсюду сновали, перебегали, дрались из-за добычи сборщики остатков скарба. А от рассвета до заката на месте взорванных снарядами домов поднимались стены других. Вся яростная энергия «подбирателей» ничего не меняла, но строители постепенно создавали новый облик города.
Ретт не считал дней и недель своего заключения. Однажды утром пошел снег. Снежные хлопья укутали руины, сгладив раны города. Грохоча сапогами, за соседом пришли солдаты. «Рядовой Армстронг, пора». От сопротивления осужденного даже стена задрожала. Когда удары и ругань стихли и человека скрутили, он начал кричать: «Нет! Нет! Нет!» Затем, когда солдаты поволокли его вниз по лестнице, крики начали отдаляться, но несчастный все еще кричал: «Не-е-е-е-е-ет!»
Вскоре после полудня двое негров втащили в камеру сидячую ванну, а молодой солдат с прыщавым лицом принес ведра горячей воды, от которой шел пар.
— Теперь все будет хорошо, сэр, — сказал паренек. — Прибыл мистер Пурьер из Вашингтона. Все наладится.
Когда Ретт уже разделся и стоял, завернувшись в чистое шерстяное одеяло, солдатик протянул ему кусок французского мыла.
— Из вашего саквояжа, сэр. Надеюсь, вы не возражаете.
Опускаясь в горячую воду, Ретт пробормотал:
— Изыди, Сатана.
Затем явился Пинат, парикмахер из гостиницы «Атланта», чтобы побрить Ретта. Когда солдат вышел из камеры, негр быстро зашептал:
— Мисс Красотка говорит, крепитесь. Мистер Буллок принимает меры, чтоб вас вытащить. Вовсю принимает!
Может, он и еще что-то хотел сказать, но тут вернулся солдат с саквояжем Ретта, которого он не видал с тех пор, как покинул гостиницу в Джонсборо.
— Прости, Пинат. Денег у меня нет.
— Ничего. Мисс Красотка обо всем позаботилась.
Когда Ретт облачился в собственную чистую одежду, за ним пришел капитан Джеффери. Заметив, как пленник истощен, он поморщился.
— Простите. Такого я не мог предвидеть.
Опершись на его плечо, Ретт спустился вниз по лестнице.
На улице возницы нахлестывали лошадей, тянувших повозки через полузамерзшую грязь. Красная глина налипала толстым слоем на колеса и отваливалась комьями.
Штабную балюстраду припорошило снегом.
Капитан Джеффери провел Ретта в караульное помещение.
— Подождите здесь. Я дам знать мистеру Пурьеру.
В караульной стояла маленькая елочка, украшенная красными и зелеными бумажными флажками, яблоками и бубенцами. Ретт пристроился у камина. Краснолицый усатый капитан с досадой ударил кулаком о ладонь.
— Клан рушит все, ради чего мы сражались!
На что лейтенант лишь ухмыльнулся, прицелившись из воображаемого ружья, и отрывисто произнес, словно клацая каждый раз затвором: «Ку. Клукс. Клан».
Джеффери повел Ретта вверх по лестнице из американского черного ореха с царапинами от шпор. Перед высокими дверями он остановился и протянул Ретту руку.
— Что бы ни произошло — удачи!
Потолок прежней гостиной судьи украшала изысканная лепнина. Незашторенные окна от пола до потолка выходили на то, что прежде было розарием.
Стоящий возле окна столик с изогнутыми ножками был накрыт на двоих. Накрахмаленная льняная скатерть была украшена по углам вышитым вензелем «Л», увесистые серебряные приборы — лондонской работы. В ведерке со льдом охлаждалась бутылка «Силлери».
В бывшем саду была выстроена виселица, к которой через двор и вверх по ступеням вели следы нескольких пар ног, теперь припорошенные снегом. На заснеженной платформе чернел квадрат открытого люка. Более свежие следы двух пар ног ныряли под платформу, а потом вели к контуру гроба; теперь закрытый гроб стоял, прислоненный к садовым воротам. Опускавшийся на него снег таял от угасавшего тепла тела внутри, и крышка гроба блестела.
— Прощай, рядовой Армстронг, — тихо сказал Ретт. — Пусть иной мир окажется тебе больше по вкусу.
Дверь гостиной со щелчком открылась. Не оборачиваясь, Ретт сказал:
