Тем, кого покупали для работ на плантации, приказывали наклоняться, чтобы посмотреть, нет ли переломов. Некоторых просили быстро пройтись туда и обратно, других — попрыгать на месте.
— В лазарете часто бывал, парень?
— Говоришь, троих детей родила и все выжили?
Аукционер, краснолицый, оживленный, расстилался перед покупателями.
— Мистер Кавано, за этот лот не торгуйтесь. Вот что вам нужно — светлокожая девка, четырнадцать лет, лот пятьдесят два. Ну что, угадал? Мне ли не знать!
— Мистер Джонстон, если не даете больше семисот долларов за этого первоклассного парня, вы не столь проницательны, как я думал! Семьсот, все слышали? Семьсот, кто больше? Семьсот долларов раз, семьсот долларов два, семьсот долларов три! Продано на плантацию Дрейтона!
Аукционер быстро глотнул воды.
— Напоминаю вам, джентльмены, наши условия. Выигравший торги платит половину заявленной суммы в кассу и подписывает поручительство, что рассчитается полностью не позже чем через тридцать дней, оставляя купленного негра в залог.
Он широко улыбнулся.
— А теперь вернемся к торгам. Лот номер пятьдесят один: Джо, отличный мальчишка, двенадцати или тринадцати лет.
Забирайся повыше, Джо, столько народу хочет на тебя посмотреть. Это вам не просто долговязый птенец, уже успел нарастить мускулы. Через год-другой будет справный работник. Сообразительный малый, — аукционер поднял палец и подмигнул, — купит Джо подешевле, откормит его и к следующему посеву будет иметь мужчину за детскую цену!.. Джо, повернись, сними рубашку. Видите хоть один шрам на спине? Мистер Хьюджер был прекрасным хозяином, ни разу не ударил его хлыстом. Джо никогда и не нужно было учить, он воспитанный черный, правда, Джо? Я слышу двести долларов? Двести долларов раз, двести долларов два… пятьсот! Пятьсот пятьдесят! Пятьсот пятьдесят раз, два, три… Продано мистеру Оуэну Боллу на плантацию Магнолия.
Эндрю Раванель прислонился к пустому стойлу. Мускулистые ноги наездника были обтянуты коричневыми брюками, рубашку с жабо обрамляли лацканы короткого желтого жакета, на голове красовалась широкополая касторовая шляпа, начищенные сапоги самодовольно блестели. Он лениво помахал пальцем, приветствуя подошедших Кершо и Пурьера. Цветом лица Эндрю напоминал ночную цаплю, бледная кожа была почти прозрачной. Однако под щегольской внешностью скрывалась скрытая пружина воли.
Эдгар Пурьер, чиркнув спичкой, поднес огонь к сигаре Эндрю и кивнул, указывая на высокую мулатку в толпе рабов:
— Неплохая девка.
Генри Кершо вытянул шею, пытаясь определить покупателя.
— Старик Кавано платит. Интересно, знает ли его жена, что ей нужна горничная?
— Горничная, она, конечно, горничная… — манерно протянул Эндрю.
Кершо загоготал.
— А это не Батлера парень? — спросил Эдгар Пурьер. — Исайя Уотлинг? Там, за столбом?
Эндрю Раванель сказал в ответ:
— Интересно, как он может оставаться в Броутоне после того, как Ретт застрелил его сына?
— А куда ему податься? — фыркнул Генри Кершо, — Местом управляющего труднее обзавестись, чем сыном. Если Уотлингу потребуются сыновья, никто не мешает наведаться к подопечным и наделать еще.
— Говорят, Уотлинг набожный? — промолвил Эндрю Раванель.
— Кажется, да. Они с Элизабет Батлер идут молиться каждый раз, как Лэнгстон из города отлучается. Правда, разные бывают молитвы…
— Генри, ты вульгарный тип, — беззлобно бросил Эндрю, — Лот номер шестьдесят один. Это мой Кассиус.
Кершо поскребся, как подобает вульгарному типу, и сказал:
— У меня во фляге ни капли. Пойду в клуб. Эдгар, идешь?
— Останусь.
Эндрю начал торговаться за Кассиуса с четырехсот долларов.
— Четыреста долларов… Шестьсот? Точно, сэр? Да.
Шестьсот долларов за отличного молодого негра. Банджо в подарок — за одну цену сразу два товара.
— Почему Уотлинг торгуется? — спросил Эдгар Пурьер, — Лэнгстону музыкант совсем не нужен.
Когда цифра достигла восьмисот, все отказались торговаться, кроме Исайи Уотлинга и Эндрю Раванеля.
Исайя Уотлинг заявил девятьсот пятьдесят.
Когда Эндрю Раванель поставил тысячу долларов, Уотлинг поднял руку, привлекая всеобщее внимание. После этого он взобрался на ящик, возвышаясь над собравшимися.
— Мистер Раванель, у меня имеется распоряжение господина Лэнгстона Батлера. Я здесь, чтобы спросить: как вы заплатите за этого черномазого, если выиграете торги? У вас есть наличные? Где ваши пятьсот долларов?
Эндрю Раванель остолбенел. Удивление, возмущение, смятение пронеслись по его лицу. Молодой человек обернулся к Эдгару Аллану, но тот исчез. Стоявшие рядом сделали вид, что не смотрят на Эндрю. Те, что стояли подальше, старались скрыть усмешки.
— Господа, господа! — заволновался аукционер.
— Вы сами объяснили нам правила, — напомнил Уотлинг, — Надеюсь, вы будете их придерживаться.
Кто-то одобрительно выкрикнул:
— Да, да.
— Правила есть правила, — раздался другой возглас.
— Не отступайте от этих чертовых правил.
Эндрю воскликнул:
— Уотлинг, ей-богу, я…
— Мистер Раванель, я действую не по собственному усмотрению. Я себе больше не принадлежу. Говорю от имени мистера Лэнгстона Батлера. Господин Батлер вас спрашивает: «Мистер Раванель, где ваши пятьсот долларов?»
— Даю слово, слово Эндрю Раванеля…
— Слово? — переспросили из толпы.
— Слово Раванеля? — расхохотался кто-то.
— Если у мистера Раванеля нет денег, я покупаю этого чернокожего за девятьсот пятьдесят долларов. Плачу наличными всю сумму.
Весть о публичном унижении Эндрю Раванеля (кое-кто назвал это заслуженным наказанием) мгновенно облетела клуб. Джейми Фишер чувствовал себя так, будто ему дали под дых.
Когда Джейми нашел друга, тот, с побелевшими костяшками, стоял, сжимая перила трибуны.
— Эдгар чуял, к чему дело клонится, он за милю подобное различает; когда я обернулся, его не было. Приходилось мне видеть, как Генри Кершо проиграл тысячу в карты. Но где же сейчас был мой друг Генри? — Глаза, исполненные уязвленного самолюбия, скользили по толпе, которая обращала на Эндрю Раванеля меньше внимания, чем он воображал, — А мой дорогой друг Джейми Фишер? Говорят, Джейми самый богатый джентльмен в обеих Каролинах. Пятьсот долларов — мелочь на карманные расходы для юного Фишера!
— Мне очень жаль, Эндрю. Если бы я был там…
— Господи, Джейми! Как я это вытерпел! На глазах у всех — у каждого! Боже! Слышал бы ты, как надо мной смеялись. Эндрю Раванель торгуется, а заплатить не может!.. О господи, Джейми, лучше бы я умер!
