Дмитрий сделал понимающее лицо.
– Отчего же нет, если обещаешь, что интересно будет. Мне перейти?
– Переходите, конечно, чего уж… У нас после разговора с Сарториусом другие возможности появятся, не такие рисковые…
– Да они и сейчас есть, – продолжил Воронцов, и, не включая привычной рамочки вокруг превращаемого из «окна» в «дверь» экрана, просто шагнул вперёд, словно через полосу разделяющего их тумана. Фёст мельком успел увидеть за спиной адмирала обстановку его кабинета и вот – нет ничего. Воронцов стоит рядом с ним, а позади – полки с аппаратурой и бессмысленно мерцающее бельмо экрана.
– Видишь, и так можно, если Замок разрешает. Твой Сарториус этой же схемой пользуется. Так как – здесь говорить будешь, или в комнаты пойдём?
– Лучше бы в комнаты. В кабинет Шульгина…
В кабинете Фёст указал Воронцову на кресло за письменным столом.
– Сюда садитесь. Я – рядом. Трибунал у нас будет. Выездное заседание…
– Во как! А третий? Без третьего члена нельзя, – вспомнил Дмитрий петровское ещё «Уложение».
– Будут.
– А судить кого? – Воронцов насторожился. Уж не поехала ли крыша у «кандидата». Гражданских с улицы он вряд ли хватать станет, а из тех, кто в его окружении… Кроме как на валькирий у него власти не хватит.
– Так, волонтёра одного, – неприятно дёрнул щекой Вадим, и Воронцов узнал ещё одну характерную примету Шульгина. Да, многому Сашка успел за три года парня научить. Про аналога-Секонда всё время речь, а аналог вот где – поколением позже появился, шульгинский, естественно. Не получилось у него сына родить и воспитать, на Ляхова всё неотреагированные эмоции перебросил.
Фёст закурил, потом позвонил в настольный серебряный колокольчик, как в девятнадцатом веке принято было.
Почти сразу же появилась Людмила в легкомысленном домашнем. Увидев Воронцова, ойкнула и словно бы засмущалась.
– Волович в квартире? – непривычно жёстким голосом спросил Вадим.
– У себя был. А что?
– Второе – лишнее. Переоденься в форму, Герта пусть тоже. Будете готовы – введите! – сказано было едва ли не с лязганьем камерного засова.
Вяземская сделала большие глаза.
– Что-то не так? – Она подумала, что поведение Вадима связано с проведённым ею с Гертой допросом.
– Выполняйте, капитан!
Воронцов видел, что Ляхов сам себя накручивает, приводит в должное состояние, и подумал, что кое-кому сейчас станет очень не по себе. Он и сам так умел, но за Ляховым таких склонностей не замечал. Опять Сашкины замашки.
Людмила исчезла, тоже весьма озадаченная.
Фёст достал с барной полки книжного шкафа бутылку французского коньяка. Дмитрий подумал, что он сейчас нальёт, но Вадим не сделал нужного движения. Просто пояснил:
– У французов перед гильотиной рюмку наливают и закурить дают.
В подтверждение раскрыл настольную коробку на сотню папирос, развернул её «от себя».
– Что-то серьёзное ты затеваешь, – демонстрируя непричастность, заметил Воронцов.
– Сообразно обстоятельствам…
Через три минуты дверь без стука распахнулась и Людмила с Гертой, в строевой форме офицеров здешней армии, вошли, деликатно подталкивая перед собой Воловича. Несколько заспанного.
– О, Вадим, привет! – деланно-радостно возопил тот, увидев на столе бутылку, но испытывая в то же время смутную тревогу. Пока ничего конкретного, но при наличии совести, грязной, как недельная портянка, подсознательно всего остерегаешься. Даже и предложения разделить дружеское застолье.
– И вам здравствуйте, – кивнул он Воронцову, которого видел впервые в жизни.
– Садитесь там и там, – указал Фёст валькириям. – А ты – сюда!
– В чём, собственно, дело? – с напором, как нередко говорят люди, уже понявшие, что попались, но неизвестно почему продолжающие надеяться, что самоуверенность и наглость могут выручить.
– Да ни в чём, собственно. – Фёст почувствовал, что долго играть избранную роль не сможет. Или пристрелит этого подонка прямо здесь, или… Что «или» – он и сам не знал.
Посмотрел на сидящих девушек – одна возле окна, другая ближе к двери. Представил их с разбитыми насмерть головами или с пулями в сердце, и без гомеостатов, конечно: эта сволочь их первым делом сняла бы, чтобы обеспечить не только себе вечную жизнь, но и вечную торговлю ею же.
– Твой начальник и куратор Лютенс оказался более честным человеком, чем ты. Подписав договор о сотрудничестве, он немедленно доложил о твоём «проекте», даже не задумавшись, что теряет очень многое, в твоей трактовке, естественно. Что ты дешёвка и продажный писака, я с самого начала знал. Когда мы с тобой познакомились – в две тысячи пятом, кажется?
На Воловича тяжело было смотреть даже Воронцову, видевшему всякое. Полуспущенный надувной слон плюс портрет Дориана Грея в одном лице. Его била дрожь, по лицу струился пот, он пытался что-то сказать, но голосовые связки не повиновались.
Фёст кивнул Герте, и она силой, запрокинув ему голову за волосы, влила между жирными губами стопку «благородного напитка». Половина пролилась на грудь батистовой рубашки, но кое-что попало по назначению.
– Видео вашего сговора у меня есть, но крутить не буду, ты мне на слово поверишь, ведь правда? И насчёт оправданий – заранее заткнись. В таких делах оправданий не бывает. «Законники» таких, как ты, в землю закапывают живьём, турецкие султаны любили на тонкие колья сажать. Понимаешь, почему на тонкие? Сицилийские ребята вообще изобретательны до отвращения. Я, как русский человек, скорее всего тебя бы просто пристрелил. Но ведь смерть – мгновение, согласен? Аврелий считал, что он со смертью вообще не встретится. Пока он есть, её нет и так далее… Помнишь?
Волович непонятно почему, точнее – зачем, кивнул. Лучше бы возражал, отрицал, провозглашал лозунги, вроде как народовольцы на судах.
– Именно поэтому я тебя кончать не буду. Хоть я и не гуманист. Есть варианты поинтереснее. Ты Лютенса бежать из «этой» страны уговаривал. Беги, никто не помешает. Только не совсем в ту страну.
У нас, если ты слышал, а не слышал – всё равно, есть и другие параллели, кроме императорской России и «другой Америки». Вот я тебя и пошлю, знаешь куда – в РСФСР товарища Троцкого. В тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Там все свои – Лёва Троцкий, Лёва Мехлис
[166]
, Яша Агранов. А куратором над ними – наша Лариса. Мы её попросим, чтоб тебя в советскую печать пристроила. Рабселькором
[167]
. На соответствующий паёк. Когда к дистрофии приближаться начнёшь, ниже трёх пудов похудеешь – лишние пять фунтов селёдки и пуд картошки подкинут. Проявишь себя – попрошу в «Гудок» перевести
[168]
. Там как раз Ильф, Петров, Олеша, Булгаков, ещё интересные люди работать будут. Чудная компания. Про каждого книжку в «ЖЗЛ» напишешь. Только они там народ злой и проницательный – если раскусят – долго не протянешь…
