Тот же уровень семантического несоответствия.
Волович вышел из гардеробной на самом деле преображённым. Некто или нечто, исполнявшее заказ, гораздо тщательнее отнеслось к работе, чем Людмила к создаваемой мыслеформе. Если бы «квартире» передалось её отношение к Воловичу, результат был бы соответственным. А так костюм вышел намного лучше того, что вообразил себе Михаил и кое-как протранслировала Вяземская. Речь даже не о материале и качестве исполнения; непонятным образом покрой соответствовал исходному замыслу – изменить сам имидж носителя. Сейчас журналист выглядел не пародией на подгулявшего Александра Дюма-отца, а скорее на Уинстона Черчилля, как он мог бы выглядеть, оставшись до соответствующего возраста на службе в колониях.
Глядя на него, Людмила вдруг вспомнила слова старого торговца кепками Зусмана из недавно прочитанной книги Паустовского «Время больших ожиданий» (Фёст старательно погружал будущую жену в литературно-исторический контекст новой для неё эпохи): «Ай-ай-ай! Что может сделать с человеком такая дешёвая кепка за сто тысяч рублей! Если она, конечно, сшита хорошим мастером! Она может сделать чудо!» А тут ведь не кепка, тут целый костюм из трёх предметов.
– Вы знаете, Михаил, что-то в этом есть. Теперь, по крайней мере, приличные люди станут воспринимать вас всерьёз.
Сомнительный комплимент, если вдуматься, но Волович, поглощённый самолюбованием, не обратил внимания.
Вначале он собирался навестить несколько достаточно близких друзей. Узнать, как в «тех кругах» реагируют на случившееся (прежде всего, конечно, на его телевизионное выступление), и прозондировать настроения насчёт совместной работы. Надёжные и знающее дело люди ему были нужны, особенно если Фёст выполнит своё обещание насчёт учреждения нового министерства пропаганды (как бы оно ни называлось на бумаге) взамен ничего не значащего нынешнего комитета по печати. С Воловичем, естественно, во главе. Что пропагандировать – и ему, и большинству его друзей, было совершенно безразлично. Если за это будут платить больше, чем платили заокеанские и европейские кураторы, – лучше не придумаешь. Особенно в ситуации, когда шансов на смену формы правления и личностей, стоящих у власти, в ближайшие годы больше не просматривается. Тут главное – не опоздать и оказаться если не «впереди паровоза», то хотя бы на нём самом.
Но теперь, после того что он услышал, Михаил несколько изменил свои планы. Прежде всего необходимо повидаться с куратором и просто посоветоваться, следует ли и впредь рассчитывать на специальную благосклонность известных структур, или оставаться на уже обретённой «санни сайд оф лайф»
[147]
в её нынешнем варианте. Правда, в этом случае достойная месть откладывалась на неопределённое время, но тут уж ничего не поделаешь.
«Нет, – думал Михаил, у которого настроение могло меняться, как осенняя погода в Лондоне, – безусловно, прежняя моя жизнь почти штатного лидера организационно не существующей оппозиции и «властителя дум» креативного класса была, может, и забавнее, но слишком уж эфемерна. Здесь же, если всё сложится как надо – безбедная и беспечальная жизнь до конца дней наверняка обеспечена. А если что-то пойдёт не так – в любом варианте «дольше жизни жить не будешь, раньше смерти не помрёшь».
Под «не так» он подразумевал реакцию не кого-нибудь, а конкретно Фёста в случае, если тому станет известно о его намерениях начать собственную «вендетту».
«А на случайно услышанные слова наплевать и забыть? Последовать примеру Александра Третьего?
[148]
Мало ли кто что о ком думает. Я вот тоже о нём и о его девке…»
Но нет, такое вегетарианское решение Воловича не устраивало. Он жаждал крови, фигурально выражаясь, легкомысленно игнорируя народную мудрость, что от добра добра не ищут, а брань, соответственно, на вороту не виснет.
Исходя из текущей обстановки, не исключающей вооружённых вражеских выпадов, Герта предложила Воловичу воспользоваться «Тигром» в штабном варианте, разумеется с водителем, пулемётчиком и двумя то ли охранниками, то ли вестовыми.
От машины он отказался, заявив, что желает «понаблюдать коловращение жизни» лично, тем более все его цели находятся в пределах Бульварного кольца. И недалеко, и, скорее всего, безопасно. Но «девяносто вторую» «беретту» он всё же сунул в обширный накладной карман полуфренча, благо в его новом удостоверении было указано, что предъявитель имеет право на ношение, хранение и применение любых видов оружия.
Мобильным телефоном Михаил благоразумно решил не пользоваться, а действовать по старинке. В меру сил проверяясь, нет ли за ним слежки (да откуда бы ей и взяться, если он только что вышел из квартиры и никаких подозрительных личностей возле дома не околачивалось?), через Петровку и Кузнецкий мост дошёл до Камергерского переулка. Там из пустого кассового зала МХАТа позвонил по телефону-автомату по специальному, для личной связи, номеру.
Лютенс, по счастью, был на месте и отозвался после четвёртого звонка. Михаила он узнал сразу и достаточно холодно, невежливо осведомился, что ему теперь, собственно, нужно. Вроде как всё понятно, точки расставлены эт сетера.
Тому пришлось, подавляя вспыхнувшее теперь уже по адресу цэрэушника раздражение, объяснять необходимость встречи, прибегая к иносказаниям и примитивному географическому кодированию места желательной встречи.
В результате Лютенс согласился, и Михаил с облегчением направился в сторону метро «Охотный Ряд». По пути как бы по внезапному капризу задержался в летней кафешке на тротуаре и с удовольствием выцедил литровую кружку «Гессера», неторопливо закурил, сибаритствуя и привычно провожая взглядом каждую проходящую мимо даму и девушку от шестнадцати до сорока примерно лет. Независимо от экстерьера. Если встречал ответный взгляд – широко улыбался и подмигивал. Новый имидж его натуру не изменил.
Он просидел так около получаса, окончательно убедившись, что слежки за ним нет. Об этом говорили все почерпнутые из художественных и документальных произведений литературы и кино знания. Автомобильного движения в переулке не было, немногочисленные прохожие на журналиста внимания не обращали, по два и более раза мимо не проходили, наблюдение из окон окрестных домов исключалось обычной логикой: Волович сам не знал несколько минут назад, что устроится именно здесь, а не в любой другой точке густой сети центральных улиц, переулков и заведений на их перекрёстках.
Наконец в перспективе он увидел куратора. Лютенс, неся наперевес большой чёрный зонт-трость, прошёл мимо и направился в сторону Театральной площади. Отпустив его на два десятка метров, Волович раздавил в пепельнице почти докуренную сигарету и двинулся следом.
