Что-то слишком много посторонних мыслей лезет в голову в то время, когда нужно принимать «судьбоносные решения», наверняка кем-то уже принятые за партией в гольф или между переменой блюд кошерного субботнего ужина.
Но эти господа кое-чего не учли – потомком древнего самурайского рода, восходящего непосредственно к богине Аматерасу-Оомиками, нельзя помыкать, как выходцем из трущоб Гарлема, пусть и закончившим Гарвард. Вот подскакивающая от нетерпения сказать очередную прописную глупость директор АНБ мисс Прайс как раз такая – злобненькая, истерзанная комплексами всех видов, от сексуальных до расовых, «чёрная пантера», пусть и в совершенстве выучившая русский язык.
На четверть японец (по крови на четверть и на три четверти по духу), Ойяма умел на многие вещи реагировать не так, как от него ожидали те, кто воспринимал его, исходя из внешности и несущественных деталей биографии.
– Ну и ради чего мы собрались? – вдруг сказал президент, не притрагиваясь к «меморандуму», словно мгновенно забыл все слова, что были ему сказаны самыми разными людьми вчера, позавчера и сегодня тоже, во время этого совещания. Он любил поигрывать в покер. Не то чтобы профессионально, но гораздо лучше, чем в гольф. Гольф его бесил именно тем, что шарик по зелёному полю гоняли джентльмены, считающие, что тот, кто не умеет правильно выбрать клюшку и забросить ловким ударом мячик на двести ярдов, недостоин говорить о большой политике.
Покер – куда увлекательнее и демократичнее. Истинно американская игра. Вот сейчас Ойяма сбрасывает от пяти карт три и прикупает. И что получает в итоге? Каре с джокером или никчёмную «тройку плюс двойку»? Думайте, господа, и говорите своё слово.
– То есть как? – вскинула голову Прайс. Высветленные до желтизны и искусственно выпрямленные волосы дико смотрелись на её лице негритянки. Точнее, мулатки, но темноватой. С чертами лица, далёкими от классических канонов даже и кроманьонцев. «Больше всего похожа на австралопитека из музея, – подумал Ойяма и чуть не рассмеялся. – Вот интересно, за что она так ненавидит Россию? Никаких ведь действительно разумных оснований. Там, кажется, всегда выступали за права чёрных. По крайней мере, в качестве рабов на плантациях никогда не держали. У меня, пожалуй, в память о прадедушке и судьбе Квантунской армии больше оснований их не любить. Вот Курилы с Сахалином категорически отдавать не согласны. На что уж Ельцин с Шеварднадзе и Козыревым вели себя как подгулявшие ковбои в борделе, тратящие последнюю десятку, а тут упёрлись намертво…»
– Вот именно так, мисс Прайс, – приходя в боевое расположение духа, ответил президент. – Мне надоели всякие околичности. Слишком многое стоит на кону. Не меньше, чем в октябре шестьдесят второго
[42]
. И говорить о сути и смысле текущего момента нужно серьёзно, чтобы не осталось место неясностям и недоразумениям. Здесь все ответственные люди, журналистов поблизости нет, прослушки, надеюсь, тоже…
Он сделал паузу, будто ожидая ответа хоть от кого-нибудь. Но все его «дамы» и прочие члены «кризисного штаба» предпочли перемолчать. Наверное, сколько здесь людей, столько и подслушивающих и подсматривающих аппаратов. Каждому ведь нужно отчитываться. Что ж, тем лучше…
– Давайте говорить прямо. Вы собрались здесь с фактически уже готовым решением – России нужно объявить войну. Реальную, или до крайнего предела «холодную». До нуля по Кельвину. (Едва ли многие из присутствующих знали, что это такое.) Так? Но по Конституции я не имею такого права, это прерогатива Конгресса. Тогда что я могу для вас сделать? Мой разговор с русским президентом вы все слышали. По-моему, всё, что возможно, мы друг другу сказали. Я не заметил со стороны моего русского коллеги особой агрессивности, он, скорее, был сдержан, но сдержанностью сильного…
– Вот это и недопустимо! – повысил голос вице-президент Дональд Келли.
Видимо, ситуация начинала выходить из-под контроля, раз подчинённым президента, хорошо воспитанным и знающим аппаратные правила, изменяет элементарная выдержка. Ещё это значит, что готового решения нет ни у кого.
«Ты сердишься, Цезарь, значит, ты не прав!» – вспомнил Ойяма римскую поговорку.
На этом и можно сыграть, не доводя дело до прямого конфликта, вполне могущего закончиться новой «далласской пулей»
[43]
. С импичментом никто затеваться не станет – цейтнот.
– Я же просил, Дональд, – давайте попробуем говорить прямо. – Голос президента звучал до предела умиротворяюще. Он ведь отнюдь не спорит, он просто честно пытается разобраться в непростой ситуации. В сорок первом году всё было наоборот: никто не хотел вмешиваться в мировую войну, а Рузвельт настоял. – Хотя бы сегодня. Иначе завтра, возможно, разговаривать будет слишком поздно. Просто некому и не с кем. – Президент постарался вложить в свои слова максимум убедительности. Не останавливаясь перед тем, что его слова будут восприняты не как сила, а как слабость цепляющегося за остатки своей власти и авторитета человека.
– Недопустимо что? То, что русский говорил со мной твёрдо, но сдержанно? Вы предпочли бы истерику или что-то ещё? Давайте воспринимать противника (или всё же пока партнёра?) по возможности реально, без голливудских штампов.
– Именно: «что-то ещё». Нам нужен полноценный «казус белли». Русские от него всячески уклоняются, и, судя даже по вашему поведению, им это удаётся.
– «Даже по-моему» – это хорошо звучит, Дональд. А что я должен сделать в ответ на телефонный разговор? Разорвать дипломатические отношения, объявить абсолютное торговое эмбарго, послать войска? Или сразу – распорядиться о нанесении ракетно-ядерного удара по всем разведанным целям? Вы же мои советники и помощники, господа. Так советуйте, чёрт возьми! Я готов проявить всю возможную жёсткость. Только и вы мне помогите, мисс Прайс, положите мне на стол не вот это. – Он аккуратно отодвинул к краю стола предложенный ему документ. – Мне нужно что-то посолиднее для принятия рокового, может быть, решения. Чтобы не оставалось ни малейших сомнений в результатах нашего «демарша». Что мы реально теряем, сохраняя статус-кво, и что можем выиграть, перейдя Рубикон. Кстати – Комитет начальников штабов уже имеет проработанный в деталях план военной кампании? Настоящий план, не декларацию о намерениях, а чтобы так: «Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…»
Никто из присутствующих, похоже, не только Толстого не читал, но и в немецком языке разбирался слабо. Их лица выразили недоумение.
– Насколько я знаю, на детальную проработку военной кампании мирового масштаба требуется не один месяц. И ещё, мы ведь все деловые люди. Посчитайте и представьте в виде таблицы – сколько будет стоить каждый пункт вашего плана. В долларах и человеческих жизнях. Наших и неприятеля. Хватит с нас «Бурь в пустыне» и «Несокрушимых свобод». И ещё – чтобы следующее совещание не проводить в бункере под Скалистыми горами, – кто-нибудь гарантирует стопроцентное поражение абсолютно всех русских средств доставки? Я не помню, чтобы мне докладывали о полной готовности нашей системы ПРО.
