– Tremens factus sum ego et timeo
[9]
, – произнес он тогда и увидел краем глаза, как перед ним беззвучно развертывается сверкающее драматическое зрелище на основе света. – Libere me
[10]
, – сказал он и принялся повторять эту фразу раз за разом. – Libere me Domini
[11]
. – Он смолк и целое столетие прислушивался, наблюдая за беззвучно проецируемой перед ним чередой событий.
– Отпусти меня, гад, – произнес солдат ТХЛ. Он схватил Рахмаэля за шею, причиняя невыносимую боль. Рахмаэль отпустил его – и физиономию солдата исказила злобная ухмылка. – И наслаждайся расширением сознания, – добавил солдат с такой всепоглощающей ненавистью, что Рахмаэль испытал приступ физической боли, поселившейся в нем надолго.
– Mors scribitum
[12]
, – воззвал Рахмаэль к солдату ТХЛ. Он повторил фразу, но ответа не было. – Misere me
[13]
, – сказал он, не находя в своем запасе других слов. – Dies Irae
[14]
, – он пытался объяснить происходящее внутри него. – Dies Illa
[15]
. – Он с надеждой прождал ответа годы, но не дождался. И понял, что не дождется. Время остановилось. Ответа нет.
– Ну и повезло, – сказало вдруг лицо. И начало отступать, уходить в сторону. Солдат покидал его.
Рахмаэль ударил его. Разбил ему рот, и оттуда вылетели и исчезли белые осколки зубов, а кровь пролилась ослепительным огненным потоком, заполняя новым чистым пламенем поле зрения. Исходящий от крови свет заполнил собой все, Рахмаэль видел только его сияние и (впервые с тех пор, как в него полетел дротик) почувствовал изумление, а не страх и обрадовался. Новое зрелище пленило его, нравилось, и он созерцал с радостью.
Через пять столетий кровь постепенно начала тускнеть. Пламя угасло. И снова он смутно различил перед собой за пологом дышащего цвета блеклое лицо солдата ТХЛ, неинтересное и незначительное из-за отсутствия в нем света. Оно казалось унылым надоедливым призраком, давно знакомым и донельзя скучным – Рахмаэль испытал мучительное разочарование при виде затухания пламени и проявляющейся физиономии солдата. Как долго ему придется видеть перед собой эту тусклую картину?
Впрочем, лицо не было прежним. Ведь он сломал его, разбил кулаком. Вскрыл, выпустил драгоценную ослепительную кровь, превратив в лишенный оболочки зияющий каркас, во внутреннее устройство которого он мог теперь заглянуть снаружи.
Откуда-то появилось, как бы выжимая себя из пространства, другое лицо, прежде скрытое. Рахмаэлю показалось, что оно стремится ускользнуть от него, зная, что он его видит, и не в силах вынести его взгляд. «Внутреннее» лицо, выскользнувшее из вскрытой серой хитиновой маски, попыталось закрыться, лихорадочно свернуть складками собственную полужидкую ткань. Влажное, вялое лицо, творение моря, истекающее вонючими каплями; Рахмаэля затошнило от его соленого едкого запаха.
У океанического лица был единственный фасеточный глаз. Он помещался под клювом, и, когда пасть распахнулась, простор ее темной полости поделил физиономию на две отдельные части.
– Esse homo bonus est
[16]
, – произнес Рахмаэль и ошеломленно поразился тому, как странно прозвучала в его ушах фраза «хорошо быть человеком». – Non homo, – сказал он смятой и располовиненной морской физиономии, – video. Atque malus et timeo; libere me Domini
[17]
. – Лицо, которое он видел перед собой, не принадлежало человеку, это было плохо и пугало. Но ничего не поделаешь – лицо не исчезало и никогда не исчезнет, поскольку фактор времени не действовал, исключив возможность изменений. Существо будет пялиться на него вечно, а он столько же проживет с этим осознанием, и передать его будет некому, ведь рядом никого нет. – Exe
[18]
, – беспомощно произнес он, понимая, что бессмысленно упрашивать существо уйти – оно не сможет, оно в ловушке, как и он, и, возможно, испытывает тот же страх. – Amicus sum
[19]
, – сказал он в надежде, что существо поймет. – Sumus amici
[20]
, – продолжал он, зная, что это не так – они с существом не были друзьями и не знали даже, из чего состоит каждый и откуда прибыл. А значит, он останется в тусклых темно-красных истечениях гниющего времени, в его энтропной финальной фазе, внедренный сюда вместе с чуждым существом на миллион лет, которые тяжкими размеренными ударами отсчитает внутренний часовой механизм. И ни разу за весь этот гигантский период он не получит никаких новостей о природе этой гадкой уродливой твари.
Она что-то означает, понял вдруг Рахмаэль. Океаническая физиономия этой твари, ее присутствие на дальнем конце трубы, за отверстием, где нет меня, думал Рахмаэль, это не моя внутренняя галлюцинация, это существо неспроста сочится, собирается липкими складками, упирается в меня немигающим взглядом и хочет, чтобы я умер и никогда уже не вернулся. Достаточно было взглянуть на существо, чтобы осознать его враждебность, неопровержимо подтверждаемую наблюдаемой реальностью. Враждебность составляла его неотъемлемую часть: тварь истекала влагой и ненавистью. Ненавистью и абсолютным презрением, в ее влажном глазу он прочел отвращение – существо не только ненавидело, но и не уважало его. Интересно почему?
Боже мой, ему, должно быть, что-то известно обо мне, догадался Рахмаэль. Возможно, оно видело Рахмаэля раньше, хотя он его прежде не видел. Теперь он понял, что это означает.
Оно было здесь все время.
Глава 9
Он сидел в симпатичной гостиной напротив грузного мужчины с добродушным лицом, грызшего зубочистку, который вначале поглядывал на него с легким изумлением и сочувствием, затем повернулся и хмыкнул, адресуясь к узколицему пожилому щеголю, также изучавшему Рахмаэля сквозь очки в золотой оправе. Лицо щеголя было при этом суровым, укоризненным.
– Наконец-то вернулся глотнуть настоящего воздуха, – заметил толстяк, кивая на Рахмаэля.
– Настоящего воздуха не существует и в помине, – заметила сидящая напротив обоих мужчин смуглокожая высокая женщина. Она уставилась на Рахмаэля хитиново-черными проницательными глазами, и на миг ему показалось, что он видит перед собой Фрею. – Любой воздух реален, или это никакой не воздух. Если только вы не предполагаете существование фальшивого воздуха.
