В этой парной, душной комнате мальчик и сам сильно напоминал какое-нибудь растение, которое становится все выше и раскидистее, его белые, мясистые, пухлые руки протягивались повсюду и проникали во все, точно корни, пожирая, изучая, присваивая и переваривая все кругом. Но у дверей и окон комнаты он останавливался. Его рост не выходил за ее пределы.
Он был частью своей комнаты. Он не мог покинуть ее. Снаружи воздух был слишком холоден, почва слишком влажна, солнце слишком ярко. Снаружи жизнь летела с такой быстротой, что ее было не схватить, не удержать, не понять.
Как растение, он питался лишь тем, что приходило к нему само. Он ничего не добывал себе сам. Живя в этой комнате, он оставался растением, питающимся самим собой, поедающим свое тело. И то, что выходило из его нутра, эти линии и формы, созданные на бумаге, захватывали его, сводили с ума. Он попал в ловушку, и она держала крепко.
Пальцы Карла сжимали края бумаги. Картинка, голова и плечи девушки, волна волос, черных, как чернила, была именно тем, в чем он нуждался, что хотел иметь. Она вышла из его физического нутра, и теперь он хотел наползти на нее, навалиться, зажать, задушить. Он склонился вперед, приблизил лицо к бумаге и зашарил губами по темным линиям, вихрям и водоворотам, изображавшим движения девушки, ее волос, рук и плеч, и по той шокирующей белизне, которая станет когда-нибудь ее телом. Наконец.
Но напряжение было слишком велико для него. Он не мог выносить его долго. Со вздохом Карл снова упал на кровать, и рисунок выпал у него из рук на пол, смешавшись на нем с мусором и пылью.
Пыль и паутина. Тончайшие волоконца, пересекающие жирные черные линии, волосы, лицо и плечи, которые он нарисовал. Смутно, словно издалека, он продолжал видеть рисунок, форму, которая вышла из него, воплотилась из его собственной утробы.
Но он был измучен. И не мог двинуться ей навстречу. Не мог засунуть ее обратно в себя. Она лежала на грязном полу, далеко от него, молча покоясь среди сора, паутины и обломков. Он закрыл глаза.
Чумазый мальчик задремал на своей кровати.
Карл шевельнулся, моргая. До чего же ясно встают перед глазами сцены детства! Он постоял с минуту, глядя с холма вниз, на здания и башни в долине. Сделал глубокий вдох, потянулся, зевнул.
Наконец он сел снова. Расслабился, мысленно отпуская себя туда, в свое детство и юность. Все дальше и дальше, в глубину воспоминаний. Воспоминания плыли вокруг него, падали, как снег, порхали и шептались.
Процессия старых женщин двигалась по тропинке. Повсюду лежал снег. Они несли что-то белое, но не снег. Первая старуха, пошатнувшись под тяжестью каменной плиты, тонкой и шершавой, как бумага, уронила ее на край тропы.
Плита упала и рассыпалась на части, хрупкие и старые. Карл смотрел на тропу, засыпанную камнем и бумагой.
– Это потому, что ты прыгнул.
Он был зол. Старухи доволочили последние куски камня. Огромная темная туша шоколадной плоти, массивная горничная Лулу, говорила, тряся его за плечо:
– Истерика быть у тебя утром. Они ошибся. Утром быть. Не видишь?
Он видел. Но потолок все-таки упал, прямо как в «Хенни-пенни». Только это был не потолок. А небо. Он пошел в магазин с Лулу.
Лед и снег на дороге превратились в слякоть, подсохшую, желтоватую. Он сунул в нее обе руки. Варежки обледенели, руки ничего не чувствовали.
– Ты мальчик или девочка? – спрашивал он у кучи ярких тряпок, притулившейся на ступеньках. Сам он, как на коньках, скользил по колее, натоптанной людьми на тротуаре, чувствуя под ногами мостовую и лед.
– Я девочка, – ответил ребенок. Был вечер. Солнце зашло. Воздух был темен. Вдалеке он видел большой белый Меррит Хаус, а перед ним – дорогу из камней и бумаги. То катясь, то ковыляя по мерзлой и грязной земле, брызгая на себя водой, он добрался до вершины холма. Там он остановился и обернулся назад.
Ворох тряпья поднялся на ноги.
– Мне надо идти! – донесся из него голос. – Мне надо идти. – Повернулся и побежал. Пританцовывая, ребенок побежал по гребню холма домой, лохмотья развевались.
Карл вошел в дом. Мать ставила покупки на стол и доставала ключ, проверить, не пришла ли почта.
Он стоял в прихожей и смотрел на нее.
Воздух был полон каких-то существ. Карл видел, как они падали с деревьев. Возникая в воздухе, каждое из них оставляло позади маленькое тело. Тело представляло собой прозрачную копию существа, сидящую на ветке дерева. Он потянул, и в его руке остался крошечный полупрозрачный панцирь. Он насобирал их много, целую кучку. Они были не мертвые, они были пустые внутри. Это было странно.
Карл был в школе. Его мать не нашла квартиру. Было темно, и ночной воздух кишел странными жужжащими тварями, слетевшими с деревьев. У задней двери дома какая-то женщина созывала детей. Наверху купали двойняшек Донников. Они спали с ним в его комнате. И храпели всю ночь. Раз, лазая под кроватью, он вогнал щепку себе в палец, прямо под ноготь. Дело было днем, и никто его не слышал. В комнате всегда было тепло и душно, окна стояли запертыми. Он вылез из-под кровати со слезами.
И вот холодным темным вечером он поглядел на тень здания и фигуру женщины у черного хода. Издалека доносился звук сирены.
– Полиция! – кричали тоненькие голоса.
– Пожарные! Пожарные!
Карл бросился бежать по траве. В сумерках она казалась черной. Он миновал огромную палатку, разбитую на углу. Он пробежал вдоль изгороди, по вспаханному полю, по подножию холма. Дальнего края склона не было видно. Он бежал и бежал, все ниже и ниже, пока не уперся в изгородь. Проволоку и столбики, на которых она была натянута, заплели кусты, так что ему пришлось поддираться сквозь них, хватаясь за толстые стебли.
На той стороне изгороди склон круто обрывался вниз. Там, по дну долины, тянулось шоссе. Сверху ему были видны огни, уходящие за горизонт. И никаких домов. Только две дороги, одна вдоль, другая поперек. На их перекрестье стоял знак, желтая полоска в безграничной темноте, в разверзшейся над ним безбрежности ночи: «Заправка Хэнкока».
На обочине шоссе стояли две крохотные машинки. Он снова услышал сирены, они приближались по шоссе к холмам. Холмы были очень далеко, черный срез на фоне фиалкового неба.
Опустившись на колени и вглядываясь между кустов, он слушал звуки сирен, затихавшие вдали.
Когда он встал с колен, чтобы идти назад, воздух вокруг него набряк ночью, сделался сырым и холодным. Он шел медленно, ощупью находя путь. Миновав вспаханное поле, он очутился на траве. Поднырнул под веревки палатки и вышел на дорожку перед домом, на которой что-то хрустело у него под ногами.
Когда он подошел к дому, женщина у черного хода схватила его за руку.
– Где ты был? – В тишине ночи ее голос прозвучал пронзительно и резко.
Карл что-то буркнул и протиснулся мимо нее. Прошел по коридору к лестнице. В его комнате было жарко и неприятно пахло паром и ванной. Близнецы Донник спали.
