— Что же ты тогда с ним сошлась, с этим подлецом, как ты сказала?! — с презрительной ненавистью воскликнула Маринина соперница.
— А то и сошлась, что он меня как мужик удовлетворял, а с моим благоверным все как-то тускло да размеренно было… А это, оказывается, тебе он пыл дарил… Или ты тоже его только терпела? Его гадкое равнодушие, это ленивое чмоканье по утрам, эту его дурацкую манеру сюсюкать, когда он очередную выгодную сделку заключит, его маниловские грезы, тьфу! — продолжала неистовствовать Спиридонова.
— Просто ты его не понимала, — с нотками самодовольства в голосе сказала подруга Спиридоновой, — он очень нежный, ранимый, а ты его каким-то терминатором себе представляла, завоевателем и мореплавателем, — со злобной насмешкой процедила она. — Если уж не разбираешься в психологии, нечего было и семью заводить.
— Это ты на мою бездетность намекаешь? — еще пуще вскипела Спиридонова.
— Это не мое дело…
— Ну да, зато Сережа быстро смикитил, что ты ему богатырей нашлепаешь, этакая самка с роскошным телом! — судорожно захохотала Спиридонова. — Думала этим его к себе привязать? Наивная!
Марина смеялась как помешанная.
— Марина, — вдруг пошла на попятный женщина, — ведь он умер… А мы так плохо о нем…
— Я — плохо, — язвительным тоном произнесла Марина, — а ты ему дифирамбы поешь! Ну еще бы не петь — вон какую домину тебе отгрохал!
— Это отец мне помогает, — горячо запротестовала женщина.
— Да уж, помогает, — злобно передразнила подругу Спиридонова, — знаю, он у тебя крутой дядя, в свое время изрядно наворовал… Только он жадный до неприличия. А ты меня хочешь уверить, что он вдруг расщедрился и своей дочке-проститутке дачку выстроил!
В ее тоне смешались желчное презрение, дикая ненависть и горькая обида.
— Не смей так говорить о моем отце! — возмущенно закричала женщина. — И обо мне не смей!
Голосовые связки изменили ей, как, впрочем, и нервы, и последний вопль рухнул в глухую вату полухрипа-полувздоха.
— Уходи, — с еле сдерживаемой яростью приказала она, — я не хочу больше тебя видеть!
— Я уж, поверь, тоже, — издевательски усмехнулась Спиридонова, которой мучительное разочарование и отчаянье, казалось, придавали сил, — и, пожалуйста, не разыгрывай из себя оскорбленную леди. Это мне надо орать и посуду бить — не я у тебя увела мужа, а ты — у меня!
— Опомнись, Сережи нет, а ты грязью его поливаешь! — захлебываясь возмущением и отвращением, воскликнула женщина.
— Это для тебя его нет, — принялась вдруг строить из себя убитую горем вдову и чувствительную душу Спиридонова, — для меня он жив, да-да, я не могу поверить, что его нет!
Она снова разрыдалась.
— Давай выпьем, — неожиданно предложила подруга Спиридоновой, видно, устав от ее истерики. — Я понимаю, тебе сейчас нелегко, но мне ведь тоже несладко.
— Ладно, черт с тобой, давай, — чуть помолчав, ответила Спиридонова, — теперь уже все равно ничего не изменишь.
Да, это было по-русски: пить с любовницей мужа. Правда, самого предмета раздора, так сказать, уже не существовало, да и находящиеся в комнате женщины, как я поняла, были подругами… Нет, я никого не хотела осуждать или оправдывать, мне просто нужно было понять это хитросплетение человеческих взаимоотношений.
На какое-то время голоса смолкли, доносились только звук шагов да звон стаканов. Я подошла поближе и, привстав на цыпочки, осторожно заглянула в окно. Большая комната, отделанная рейкой, была полупустой. Только в дальнем от меня углу стоял деревянный стол и две скамьи. На одной из них спиной ко мне сидела Спиридонова. Она поставила локти на стол, а на кисти рук положила подбородок. Мне пришлось присесть, чтобы ее подруга, которая садилась к столу напротив нее, не заметила меня. Все-таки я успела ее рассмотреть. Это была субтильная брюнетка с блестящими волосами, забранными на затылке в хвост. На ней было веселенькое платье в цветочек, не скрывавшее ее красивых загорелых ног. Лица ее, правда, мне как следует разглядеть не удалось, но его черты, кажется, были довольно выразительными.
— Водка? — услышала я вопрос Марины.
— Водка, — с какой-то обреченностью ответила ее подруга. — Вот еще огурчики малосольные.
Жидкость забулькала, разливаемая по стаканам. Первым делом они помянули Сергея. Потом опять наполнили стаканы. И снова выпили, теперь уже, как водится, за баб.
— Слушай, Лидка, — немного захмелев, спросила Спиридонова, — скажи мне честно, ты бы вышла за него и оставила бы меня без средств к существованию?
— За кого? — удивленно поинтересовалась Лидка.
— Ну, за Сережку?
— Не знаю, — задумчиво произнесла Лидка.
— Нет, ты скажи, — настаивала Марина, — вышла бы или нет?
— Господи, ну не знаю я, — тоскливо протянула Лидка.
— Если не скажешь, — я услышала, как отодвигается скамья, видимо, Марина встала, — то я ухожу. Будешь говорить? — повысила она голос.
— Да сядь ты, — голос Лидки был раздраженно-усталым, — скажу.
Лавка снова была придвинута к столу.
— Ну, говори, — нетерпеливо потребовала Марина.
— Наверное, вышла бы, — обреченно призналась Лидка. — А что мне прикажешь делать? Мне Пашку поднимать надо.
— Сволочь ты, однако, — сказала Марина, но в голосе ее не было никакой обиды, а скорее, к моему полному удивлению, какая-то горькая веселость. — Ладно, черт с ним, давай выпьем. За женскую дружбу.
— За дружбу.
В стаканы снова потекла водка.
— А ты, — оживленно спросила Лидка, когда они еще раз выпили, — как у тебя с Мишкой?
— Да что Мишка, — выдохнула Марина, — бабник он, ты же сама знаешь. Вчера спал с этой гребаной сыщицей, которую Сашка нанял, чтобы найти убийцу Сергея.
— Ну?! — удивленно воскликнула Лидка. — А ты что же?
— А-а, — Спиридонова, видимо, махнула рукой, — чуть глаза ему сегодня не выцарапала, донжуан хренов.
— Да ты что?! — рассмеялась Лидка. — Ну и правильно сделала.
— Что, думаешь, на Мишке свет клином сошелся? — таинственно усмехнулась Спиридонова.
— Что-что? — возопила Лидка. — Да у тебя, никак, еще кто-то есть. Ну-ка, подруга, давай колись.
— Да ладно тебе, — попыталась отмахнуться Марина, но тут уж Лидка насела на нее.
— Все, Спиридонова, — заявила она заплетающимся языком, — если не скажешь, пить с тобой больше не буду.
— Тогда наливай, — решительно заявила Спиридонова.
— И кто же он, этот счастливчик? — спросила Лидка после очередного возлияния, сочно хрустя малосольным огурчиком.
— Так, один писатель, — небрежно бросила Спиридонова.
