— С удовольствием согласился бы с вами, если бы ваша клиентка и уважаемый господин Иратов не проходили по делу как подозреваемые, — ласково сказал Василий. — Поэтому показания незаинтересованного человека для нас представляют особый интерес.
— Так им уже предъявлено обвинение?! — возопил адвокат. — Давно ли?
— Сразу, — лаконично ответил Василий.
— Но позвольте, на каком основании?
— Ваша клиентка подралась в холле первого этажа с убитой, — Василий грозно посмотрел на меня, — на глазах у нескольких свидетелей. Факт возмутительный. Человеку, я Григорчук имею в виду, предстояло пройти через насильственное убийство. Понятно, она нервничала — кому охота быть удушенным подушкой? А тут еще ваша клиентка со своими приставаниями. Неужели она не могла наброситься на кого-нибудь другого?
Подралась? От возмущения у меня перехватило дыхание.
Семен Маркович воспринял дезинформацию гораздо спокойнее:
— Во-первых, драки не было. Во-вторых, факт ссоры еще ни о чем не говорит. К тому же, — адвокат хихикнул, — вряд ли Григорчук знала о предстоящем убийстве…
— Не вижу ничего смешного, — прервал его Василий. — Не знала, так чувствовала.
В комнату заглянул полковник Зайцев:
— О-о, ты уже здесь? — Он подмигнул мне и погрозил пальцем Василию. — А почему сегодня? Коновалов говорил, что ждет тебя завтра. Не позволяй этому охальнику распоясываться.
— Ну, знаете, — адвокат привстал и оперся руками на стол старшего оперуполномоченного. — Ну, знаете, у вас здесь странная манера всем «тыкать».
Зайцев выпучил глаза, но ничего не сказал и ушел.
— Продолжим. — Василий достал лист бумаги и написал сверху крупными буквами: «Протокол допроса». — Почему вы пошли вниз пешком?
— Лифт был занят, — улыбнулся Семен Маркович.
— Так. А почему, вместо того чтобы топать себе дальше, вы застряли на третьем?
— Передохнуть. Перевести дух. — Семен Маркович пожал плечами: что ж тут непонятного?
— Болеет? — сочувственно спросил Василий.
— Кто? — не понял адвокат.
— Она. Клиентка ваша. Привалы между этажами обычно устраивают люди хворые. Немощные то есть. — Василий опять посмотрел на меня, на этот раз сочувственно.
— Благодарю, — чинно поклонился Семен Маркович, — она здорова.
— Слава богу! — обрадовался Василий. — А она у вас, часом, не глухонемая? А то молчит, сопит, а слов не произносит.
Я гордо выпрямилась и открыла рот, чтобы дать достойный отпор этому хаму, но Семен Маркович опять успел раньше:
— Ее интересы представляю я, — строго заметил он, — и беседу с вами буду вести я.
— А в СИЗО за нее тоже будете сидеть вы? — дружелюбно спросил Василий.
— В СИЗО? — испуганно пискнула я. — Как же?..
— Вот! — обрадовался Василий. — Голос прорезался. Я всегда говорил, что допросы раскрепощают людей. Скажите мне, милочка, — глядя в глаза Семену Марковичу, спросил он, — кроме Иратова, свидетелей вашего болтания по третьему этажу в момент убийства нет?
— Нам достаточно Иратова, — жестко сказал адвокат.
— Вам — возможно. А мне — мало. Ладно, пока у меня вопросов нет. О дальнейшем ходе следствия вы будете извещены. Я вас больше не задерживаю.
Семен Маркович церемонно раскланялся, предварительно изучив внимательнейшим образом текст протокола, и только после двукратного его прочтения разрешил мне поставить там свою подпись.
Адвокат шел по коридору походкой каменного гостя, а я все время дергалась, оглядывалась и пыталась подмигнуть Васе. По-моему, он не заметил.
Избавиться от назойливой опеки Семена Марковича оказалось делом непростым. И когда я, наконец, добралась до телефона, Василия на месте уже не оказалось.
Надо было ехать к Трошкину, но не хотелось, очень сильно не хотелось. И не потому даже, что сам Трошкин не вызывал бурных симпатий, а потому, что за его правым плечом мне непременно мерещился бы Семен Маркович как назойливая и прилипчивая ассоциация. И я решила заглянуть на работу.
В отделе происшествий, в отличие от всей остальной редакции, никакой паники не наблюдалось. Сева Лунин болтал по телефону с одной из своих многочисленных девушек, а мой бывший начальник Майонез корпел над подписью к очередной кровавой фотографии.
— Как лучше, — спросил он меня. — «Маньяки дохнут на взлете» или «Коротки крылья у маньяка»?
— Лучше, где дохнут. Хотя и второй вариант тоже ничего.
— Тебя в родные пенаты не тянет? — добродушно спросил Майонез.
— Тянет, — честно призналась я. — А что это вы не страдаете вместе с остальным коллективом? Как-то у вас подозрительно тихо и спокойно.
— А нам-то что? — пожал плечами Майонез. — Всех можно выгнать, да и надо бы. Развели бездельников. Политику твою я бы точно закрыл. Да и экономику. Народу это все не интересно, народу политика надоела. А вот без криминальной хроники ни одна газета жить не может. Так что мы не волнуемся. А как твой туберкулез?
— Нормально. — Я подумала немножко и добавила: — Прогрессирует.
— Ага. — Майонез кивнул и опять углубился в работу.
— Пойдешь со мной в буфет? — спросил меня Сева, закрыв телефонную трубку рукой.
Я пожала плечами.
— Пойдем, — попросил Сева. — Ты будешь меня утешать. А то в последнее время я испытываю тяжкие моральные страдания.
— Ну, пойдем, — согласилась я. — Все равно мне делать нечего.
— Рыбка моя, — зажурчал Сева своей девушке, — прости, но начальство меня требует. Перезвоню позже. Кстати (это уже мне), говорят, ваш отдел политики закрывают.
— Не верь, — отмахнулась я, — такого быть не может никогда.
— У нас — может. Ты вот все время где-то бродишь, от коллектива отдалилась, а все к тому идет. Серебряный орет, что народ — быдло, но нам тем не менее надо быть ближе к народу. А политика, как справедливо и мудро заметил Александр Иванович, — Сева поклонился Майонезу, — это удел яйцеголовых. Пошли? Ой, я совсем забыл — тебе звонило лохнесское чудовище, срочно просило с ним связаться.
— Кто?
— Дуня Квадратная. — Сева широко расставил ноги и уставился на меня исподлобья, изображая бедную Дуню.
— И ты молчишь! — заорала я. — Что ж ты мне сразу не сказал! Не иду я с тобой в буфет, как-нибудь в другой раз.
…Дуня взяла трубку сразу и очень обрадовалась.
— Как хорошо, что ты позвонила, — сказала она. — Нам надо повидаться. Видишь ли, мне кажется, я знаю, кто убил Григорчук.
— Кто?
— Приезжай ко мне, ладно? Я сижу дома и, честно говоря, боюсь высунуться. Потому что о том, что я знаю, еще кое-кто знает. Приедешь?
