– Святая Роза, будь мне советчицей и руководительницей! Святая Роза, скажи, как мне поступить!
Она крепко сжала ресницы и молила о помощи ту единственную святую, которую знала персонально, но святая не склонна была содействовать водворению женатого мужчины в постель к оперной певице. На ее помощь в этом деле Кармен рассчитывать не могла.
– Разумеется, – прошептала Кармен, не открывая глаз и прижавшись ухом к сердцу Гэна. Гэн гладил ее по волосам снова и снова, точно так же, как когда-то делала ее мать, когда Кармен была ребенком и лежала в постели с лихорадкой.
Никто из гостей вице-президента и даже он сам не знали дом так же хорошо, как члены «Семьи Мартина Суареса». В ежедневные обязанности бойцов входил осмотр всех окон в доме и их замеры на предмет определения ширины: необходимо было знать, можно ли из них выпрыгнуть. Террористы рассчитывали места приземлений и возможные травмы, измеряли ущерб по количеству синяков и потенциальных поломанных костей. Каждый из них знал длину холла, все комнаты, они знали, откуда лучше всего вести прицельную стрельбу по внешним объектам, наилучшие пути бегства на крышу или в сад. Совершенно естественно, что Кармен тоже знала о существовании черной лестницы, ведущей из коридорчика при кухне в комнаты для прислуги. Она также знала, что в той комнате, где когда-то спала Эсмеральда, имелась дверь, ведущая в детскую, а в детской имелась еще одна дверь, ведущая в главный коридор третьего этажа, а в этот самый коридор выходила дверь спальни Роксаны Косс. Разумеется, на втором этаже спала не только Роксана Косс. Две комнаты здесь занимали командиры Гектор и Бенхамин. (Командир Альфредо, страдающий бессонницей, находил краткий покой только в маленьком кабинете на первом этаже.) Из бойцов многие тоже спали на третьем этаже, причем не всегда на одном и том же месте. Именно поэтому Кармен выбрала для своей ночевки место перед дверью Роксаны Косс – на тот случай, если кто-нибудь из солдат, мучимый беспокойством, проснется среди ночи и отправится искать развлечений. Сама Кармен пользовалась этим путем каждую ночь, чтобы попасть в посудную кладовку: она бесшумно шагала в одних носках по полированному паркету, знала местонахождение каждой скрипучей половицы, каждого потенциального искателя приключений. Она знала, как можно быстро раствориться в тени, если внезапно за углом на ее пути вырастет некто, направляющийся в туалет. Она умела скользить по паркету так же тихо, как коньки скользят по льду. Кармен в совершенстве владела искусством передвигаться бесшумно. И она очень сомневалась, что этим искусством владеет господин Осокава. Хорошо еще, думала она, что Роксана Косс не влюбилась в кого-нибудь из русских. Те едва ли могли сделать хоть шаг без сигареты или какой-нибудь громогласно рассказанной истории, понятной лишь им одним. Гэн должен был привести господина Осокаву в коридорчик в два часа ночи, а дальше она отведет его в комнату Роксаны Косс. Еще через два часа она подойдет к двери, чтобы увести его обратно. При этом они не скажут друг другу ни слова, но эта часть программы была, пожалуй, самой легкой. Даже будучи союзниками, они все равно не имели общего языка.
После того как план был разработан, Кармен отправилась с другими террористами смотреть телевизор. Там повторяли одну из серий «Истории Марии». Мария приехала в город в поисках своего любовника, которого раньше сама отослала от себя. Она бродила по многолюдным улицам с маленьким чемоданчиком в руке, и на каждом углу в засаде сидели незнакомцы, готовые ее убить, ограбить или изнасиловать. Все сидящие в вице-президентском кабинете плакали. После того как серия закончилась, Кармен играла в шашки, затем помогала составлять списки для пополнения съестных припасов, вызвалась добровольцем на завтрашнее дежурство в случае, если кто-нибудь заболеет или слишком устанет. Ей хотелось быть образцом дружелюбия и общественной активности. А встречаться с Гэном, господином Осокавой или Роксаной Косс до нужного момента она не хотела: она боялась, что не сможет сдержаться и разозлится на то, что они попросили у нее столь многого.
…Что может знать дом? Никаких сплетен вроде бы никто не разносил, и тем не менее в воздухе висело легкое напряжение, некая наэлектризованность, которая заставляла людей постоянно поднимать головы, оглядываться и ничего не обнаруживать. На обед приготовили соленую рыбу с рисом, но она как-то не удалась, и все один за другим оставляли свои порции недоеденными и выходили из-за стола. Пока вечер тонул в сгущающихся голубых сумерках, Като начал подбирать на рояле разные мелодии. Может быть, сказывалась хорошая погода, раздражение от того, что им так и не дают выйти погулять. Полдюжины мужчин стояли перед открытыми окнами и пытались надышаться свежим ночным воздухом, окинуть взглядом заросший сад, постепенно – цветок за цветком – исчезающий от них в темноте. Из-за стены слышался рев моторов: с улицы, очевидно, разъезжались машины, и на минуту заложники вспомнили, что там существует другой мир, но очень быстро об этом забыли.
Роксана Косс ушла в свою спальню рано. Как и Кармен, ей не хотелось долго оставаться внизу, раз уж она приняла такое решение. Господин Осокава сидел рядом с Гэном на своем любимом месте возле рояля.
– Расскажи мне все снова, – сказал он.
– Она хочет, чтобы вы пришли к ней ночью.
– Она так сказала?
– Кармен проводит вас в ее комнату.
Господин Осокава посмотрел на свои руки. Такие старые руки. Как у его отца. С длинными ногтями.
– Как неловко, что об этом знает Кармен. Что ты об этом знаешь.
– Другого выхода не было.
– А что, если это опасно для девушки?
– Кармен знает, что делает, – ответил Гэн. Опасно? Так ведь она каждую ночь спускается по этой лестнице в посудную кладовку. Он бы не попросил ее о том, что представляет для нее опасность.
Господин Осокава медленно кивнул головой. У него возникло странное ощущение, что гостиная слегка наклонилась, что она стала лодкой в бушующем океане. Он отогнал от себя мысли о том, что столько лет составляло предмет его самых сокровенных желаний, может быть, еще с детства. За все эти годы он сумел дисциплинировать себя настолько, что желал только возможных вещей: наладить производство, иметь полноценную семью, слушать и понимать музыку. И вот теперь, на пятьдесят четвертом году жизни, в стране, которой он, по сути, даже не видел, он почувствовал в глубине своего существа вожделение, желание, возникающее лишь в тех случаях, когда предмет находится рядом. В детские годы он мечтал о любви – не только о том, чтобы наблюдать ее со стороны, как это бывает в опере, но почувствовать ее самому. Но все это, решил он позднее, сумасшествие. Это желание слишком огромно. Еще сегодня вечером его нужды ограничивались малым: принять горячую ванну, поменять белье, добыть хоть какой-нибудь подарок, на самый крайний случай – несколько цветов. Но вдруг комната перед ним наклонилась в другую сторону, и он раскрыл руки, и все из них выпало, и он уже больше ничего не хотел. Его просили прийти в ее комнату в два часа ночи, и ему больше ничего в жизни не оставалось желать. Никогда.
Когда подошло время ложиться спать, господин Осокава лег на спину и в бледном свете луны посмотрел на часы. Он боялся, что уснет, и в то же время понимал, что не сможет уснуть ни за что. Он любовался Гэном, который дышал ровно и размеренно на полу рядом с ним. Он даже не догадывался о том, что Гэн встает каждую ночь в два часа с регулярностью ребенка, требующего кормежки, и выскальзывает из гостиной так тихо, что его никто ни разу не застукал. Господин Осокава наблюдал за ночным патрульным обходом, который совершали Беатрис и Сержио, и прикрыл глаза, когда они подошли ближе. Они остановились, чтобы пересчитать спящих заложников, и немного пошептались между собой. К часу ночи они исчезли – именно так, как предсказывал Гэн. Ночь вступила в свои права. Наступило время, о котором господин Осокава ничего не знал. Он слышал, как в его висках, запястьях, на шее пульсирует кровь. Он потер пальцы рук. Час настал. Всю свою жизнь он проспал. Он был мертв. А теперь он внезапно, полностью пробудился, воскрес.
