* * *
Сегодня ночью Кармен дежурила. Сперва ей пришлось долго ждать, пока все улягутся спать. Некоторые читали с фонариками, другие ворочались и вздыхали, вынужденные вместе спать на полу одной большой комнаты. Все были как дети, никак не могли угомониться, постоянно вставали то за водой, то в туалет. Наконец все успокоились. Кармен осторожно прокралась мимо тел и подошла к Гэну. Он лежал на спине, на своем обычном месте рядом с софой, на которой спал его начальник. Очки он снял, но даже во сне придерживал их рукой. У него было очень приятное лицо, лицо удивительно умного и много знающего человека. Она видела, как его глаза быстро бегают взад и вперед под нежной, тонкой кожей век, но сейчас он спал, и глаза его тоже оставались в покое. Дышал он спокойно и размеренно. Кармен захотелось посмотреть, что у него в голове. Она терялась в догадках, может быть, там у него полно слов, отделения для разных языков, тщательно подогнанные друг к другу. В сравнении с ним ее собственные мозги наверняка представляют собой пустое пространство. Конечно, он может отвергнуть ее просьбу, но чем она рискует? В худшем случае она останется с тем, что уже имеет. От нее требуется только одно – обратиться к нему с просьбой, но при одной мысли об этом у нее перехватывало в горле. Разве она умеет играть на рояле или рисовать? А разве она умеет просить? Кармен затаила дыхание и вытянулась на полу рядом с Гэном. Она лежала так же неподвижно, как лунный свет на листьях деревьев. Она повернулась на бок и приблизила губы к его уху. Да, она не умеет просить, зато она умеет лежать неподвижно. Когда в лесах они занимались тренировками, именно Кармен могла пробежать милю, не поломав ни прутика. Именно Кармен могла долго красться за человеком и неожиданно хлопнуть его по плечу так, что он вздрагивал от неожиданности. Она была среди тех, кого послали в первых рядах, чтобы отвинтить крышки на вентиляционных люках, потому что считали, что ее никто не заметит. И действительно, никто не услышал ни звука. Она помолилась святой Розе Лимской и попросила у нее мужества. И вот после стольких молитв о сохранении тишины она молила святую помочь ей заговорить.
– Гэн! – прошептала она.
Гэну снилось, что он стоит на морском берегу где-то в Греции и смотрит в воду. Вдруг кто-то за его спиной, в дюнах, произнес его имя.
Сердце ее билось в груди, как молот. Пульс крови грохотом отзывался в ушах. Напряженно вслушиваясь, она слышала только голос святой.
– Сейчас или никогда, – говорила ей святая Роза Лимская. – Я с тобой только в это мгновение.
– Гэн!
Снова этот голос из-за спины зовет его с берега, и Гэн послушался, последовал за голосом из сна к пробуждению. Каждый раз пробуждение в вице-президентском доме вызывало в нем мучительное недоумение. Где он находится? Что это за отель? И почему он лежит на полу? Он все вспомнил и разом открыл глаза, думая, что снова зачем-то понадобился господину Осокаве. Он взглянул на софу, но потом почувствовал на своем плече руку. Повернув голову, он увидел рядом с собой красивого мальчика. Ах, нет, не мальчика! Кармен. Своим носом она едва не касалась его носа. Он вздрогнул от удивления, но не от испуга. Как странно, что она лежит на полу, – вот все, что он подумал в эту минуту.
Совсем недавно военные наконец прекратили освещать по ночам дом прожекторами, и ночь снова превратилась в настоящую ночь.
– Кармен? – спросил он. Вот бы Месснер увидел ее теперь, в лунном свете! Он был прав относительно ее лица, формой напоминающего сердце.
– Только тихо! – произнесла она шепотом в самое его ухо. – Слушай! – Но куда подевались все слова? Она чувствовала такую благодарность всем святым просто оттого, что лежит рядом с Гэном. Колотье сердца казалось невыносимым. Может быть, он видит в темноте, как она дрожит? Может, он чувствует эту дрожь, передающуюся через деревянные половицы? Может, он слышит, как шелестит ее кожа под одеждой?
– Закрой глаза, – сказала ей святая Роза. – Помолись.
И она сразу сумела глубоко вздохнуть.
– Научи меня читать, – произнесла она быстро. – Научи меня писать письма по-испански.
Гэн посмотрел на нее. Глаза ее были закрыты. Казалось, это он сам пришел и лег рядом с ней. На щеках дрожат ее ресницы, густые и темные. Неужели она спит? И разговаривает во сне? Он мог спокойно, даже не придвигаясь к ней, поцеловать ее в губы, но тут же выбросил эту мысль из головы.
– Ты хочешь читать по-испански? – повторил он таким же едва слышным шепотом.
«О небо, – подумала она. – Он тоже умеет быть неслышным. Он тоже, как я, умеет разговаривать без звука». Она перевела дыхание, ее глаза блеснули.
– И по-английски, – прошептала она. После этого она улыбнулась. Она не могла удержать улыбку. Она сумела попросить обо всем, о чем хотела!
Бедная застенчивая Кармен, вечно прячущаяся за спины других! Кто знал, что она умеет улыбаться? Однако при виде этой улыбки Гэну захотелось пообещать ей все, что угодно! Он еще не совсем проснулся. Или, точнее, еще не проснулся совсем. Может быть, он ее хотел и сам этого не знал? Может быть, он так ее хотел, что даже увидел во сне, что она лежит рядом? «Вещи, непостижимые для ума, – подумал Гэн. – Секреты, которые мы храним от самих себя».
– Да, конечно, – произнес он, – и по-английски.
Она стала дерзкой и храброй, так велика была ее радость. Она подняла руку и положила ему на глаза. Глаза закрылись. Ее рука была прохладной и сухой. И пахла металлом.
– Засыпай, – сказала она. – Засыпай.
6
Годы спустя, когда событие уже превратилось для людей, непосредственно в нем участвующих, в воспоминание, они делили его на два периода: до коробки с нотами и после нее.
До коробки террористы полностью контролировали вице-президентский дом. Заложники, даже когда напрямую им никто не угрожал, постоянно размышляли о неизбежности собственной смерти. Допуская, что, если им очень повезет, никто из них не будет застрелен, они тем не менее ясно видели, что поставлены на карту их жизни. До или после их освобождения каждый из них или все вместе они умрут. Разумеется, они всегда это знали, но с каждым днем смерть подходила к ним все ближе и по ночам садилась к ним на грудь, пристально вглядываясь в их глаза своими холодными и голодными глазами. Да, мир – очень опасное место, и уверения в персональной безопасности – не более чем волшебные сказочки, которые детям рассказывают на ночь. Каждый заложник мог повернуть в неподходящий момент не за тот угол, сделать не тот шаг, сказать не то слово… И все будет кончено. Они размышляли о бессмысленной смерти первого аккомпаниатора. Они помнили его и видели, с какой легкостью, как блистательно и быстро он был замещен. Они тосковали по своим детям, по своим женам. Конечно, они еще не умерли, они просто находились в этом доме, но какая разница? Смерть высасывала воздух у них из легких, леденила кровь, делала их слабыми и апатичными. Влиятельные бизнесмены сидели, вжавшись в кресла, возле окон и часами смотрели на дождь. Дипломаты листали журналы, практически не запоминая, что они рассматривают. Бывали дни, когда у них едва хватало сил перелистывать страницы.
