Стоп. Выходит, Ксения, на которую в данный момент падает подозрение… Да нет, не может быть. Что-то здесь не вяжется. Запутанная история. Что же делать? Голубков, конечно, никого не убивал, но от этого запуганного товарища просто невозможно добиться ни одного более-менее смахивающего на правду ответа. «Утопил подсвечник, пошел спать…» Разумеется, все киллеры именно так и поступают: сначала убивают, затем непременно напиваются.
— Что же делать? — повторила я вслух.
Запуганный товарищ умоляюще посмотрел на меня:
— Отпустите меня, гражданочка… э-э… начальница.
— Меня зовут Татьяна Александровна, — напомнила я.
— Да-да, Татьяна Санна, — кивнул Голубков. — Отпустите, а? Ну зачем я вам? Скоро суд; все равно посодют, кого ж еще сажать?.. Я один на свете, пью, постоянно нигде не работаю…
Опять этот забитый дядька заговорил сплошными штампами.
…Что-что? «Один на свете, нигде не работаю». Значит, у дамы, условно именуемой «Голубковой», есть семья и постоянная работа. И то и другое леди эта наверняка боится потерять, вот и затаилась. Так, это уже кое-что, если данное предположение верно.
— …Меня — чего не забрать? Меня сам бог велел… Опять же — устал я, спать пора.
— Сегодня вас вызывали на допрос?
— Чего меня допрашивать: я все, что надо, сказал, все подписал…
«Я подписал все, что было велено». Милый ты мой! На этом мы и сыграем.
— …Отпустите, как человека прошу!
— Вас сейчас уведут. Но перед этим вы должны оставить мне на память парочку автографов.
— Парочку чего? — не понял арестованный.
Я вынула два листа бумаги и ручку.
— Сядьте за стол. Если уж вы так любите все подряд подписывать, черкните, пожалуйста, вот здесь, — я указала, где именно на пустом месте Голубкову нужно «черкнуть».
— Да тут нету ничего, — робко возразил Василий Семенович.
— Будет! — отрезала я. — Расписывайтесь.
Бедный дядечка закивал и послушно поставил свою подпись. Я положила перед ним второй лист. Глупо думать, что Голубков никому не расскажет о нашей беседе. А вот это было бы «оченно» нежелательно.
— Пишите: о разговоре с Татьяной Александровной Ивановой, имевшем место состояться (что я несу?) семнадцатого — прописью — апреля сего года, обязуюсь никому не сообщать под страхом ужесточения наказания, положенного мне по закону за убийство Баргомистрова Виктора Андреевича. Написали?
— «…убийство Баргомистрова… Андреевича». — Голубков поставил жирную точку и отложил ручку.
— Продолжим. Теперь поставьте дату…
— А какое сегодня число?
— Да семнадцатое же! Как можно быть таким невнимательным? — Ну, совсем запугала мужика.
— Дату — тоже прописью? — просипел арестованный.
У него дрожали руки. Не груби, Татьяна.
— Цифрами. Так… Теперь подпись… Все! Большое вам спасибо. Вы очень помогли следствию.
Не стоило это говорить.
— Следствию? — осмелел Василий Семенович. — Помог следствию себя засадить?..
— …ни за что, — тихонько подсказала я.
Но Голубков только выругался трехэтажным и, погрузившись в невеселые свои думы, перестал меня замечать.
Я позвала стражей порядка, попросила увести арестованного; перечитала галиматью, которую сама же надиктовала. Мама родная, не дай бог, эту чушь кто-нибудь увидит: помрет со смеху. А вот первый лист — пустой — с подписью Голубкова, пожалуй, пригодится. На нем можно нацарапать что-нибудь стоящее.
— Ты готова, пойдем? — окликнул меня Дима.
Теми же узкими неприглядными коридорами мы вернулись в «кабинет» ворчаще-крякающего охранника, а оттуда вышли на улицу.
Ночь. Я полной грудью вдохнула свежий воздух. Как хорошо — после душной камеры и страшных коридоров!
Миша в машине дремлет, удобно устроившись на заднем сиденье. Жалко будить; впору хоть пешком идти. Дима тихо свистнул. Возница открыл глаза; минуту сидел неподвижно, напряженно вглядываясь в наши лица.
— Миша, это мы.
Шофер перебрался на свое место, за руль.
— Извините, я тут немножко соснул.
— Ничего. Теперь все по домам — и отдыхать, отдыхать, отдыхать… — Я потянулась, зевнула.
Ох, устала! Такой длинный скучный день — и насыщенный вечер.
Дима открыл передо мной заднюю дверцу; сам сел рядом с возницей.
— Ну как, не зря коньяк отдали? — поинтересовался Миша, разворачивая машину.
— Да как сказать… — Не знаю, что и ответить. С одной стороны, вроде бы не зря: кое-какие выводы я сделала; а с другой — Голубков так и не заявил о своей непричастности к убийству (именно на это заявление я рассчитывала). — Поживем — увидим…
— Ну и ладно, — подбодрил меня шофер. — Не вышло — значит, так тому и быть. Получится в другой раз… На данный момент у нас какая задача? Попасть домой. И побыстрее.
Дорога от тюрьмы до дома показалась мне значительно короче, чем от дома до тюрьмы.
Ни ужинать, ни читать не хотелось: в ванную — и в постель. Еще бы не устать: времени уже… сколько, кстати? — что-то около двенадцати.
…Засыпая, я успела только подумать: «А ведь Дима ни о чем не спросил. Неужели в коридоре все было слышно?..»
18 апреля
Проснулась поздно. Полежала некоторое время с закрытыми глазами. Потянулась; свернулась клубочком под одеялом — люблю так — опять потянулась. Вставать или не надо? Может, еще подремать?
Странно: никто не будит телефонными звонками (тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить), никому я в данный момент не нужна; выспаться дали.
Что-то вчера случилось. Для меня это было важно. Ах да, случился разговор с Голубковым.
Разговоры, разговоры, встречи, беседы… Что за жизнь? Ни тебе увлекательных поездок, ни прыжков из вагона поезда — чуть ли не на полном ходу, — ни «макарова» под подушкой. Скучною, черт возьми, становится «жисть» частного детектива. Я зевнула.
Все-таки пора вставать: есть хочется.
14 часов 13 минут
До обеда меня не трогали. Потом, однако, кому-то очень сильно приспичило услышать мой «нежный глас»: вредный телефон затрещал в ту самую минуту, когда я, раскрыв «Библейские холмы», совсем уже было собралась погрузиться в сладкий послеобеденный сон.
А я, наивная, решила сегодня отдохнуть от дел праведных.
— Алло?
— Татьяна Александровна? Здравствуйте, Татьяна Александровна… — торопливо проговорили на другом конце провода.
А, глубокоуважаемая моль! («Вагоноуважаемый глубокоуважатый…») Давно вас не было слышно! Зачем же, позволительно спросить, я ей так срочно понадобилась?
