Неокл перевел дыхание.
— Это долгий рассказ, долгий и трудный, — произнес он, словно извиняясь.
— Позволь подать тебе вина или воды, — предложила Лаис, однако Неокл отказался и заговорил вновь, глядя в высокое окно, за которым шумел листвой великолепный сад и откуда пахло ветром, морем, зноем и цветами:
— На этих козлоногих ряженых сначала мало обращали внимания. Однако они оказались весьма велеречивы и сумели расположить к себе сердца старых дев, вдов, несчастливых в браке женщин и злых уродин, которые всегда завидуют молодым и красивым девушкам, особенно если у них есть хорошие женихи. Я и сам толком не знаю, как так вышло, но эта мысль — непременно испытывать невесту в гроте Артемиды — проникла в головы чуть ли не всех матерей. Если какая-нибудь из них отказывалась повести в грот свою дочь, говорили, что она покрывает распутницу. Бывали даже случаи, что матери женихов отказывались сватать девушек, не побывавших в гроте! Ну что ж, туда отвели одну, другую, третью… Иногда флейта пела, иногда молчала, и девушка выходила опозоренной. Некоторые матери, точно знавшие, что их дочери невинны, звали на помощь повитух, которые должны были принародно удостоверить девство. Однако молва твердила, будто повитухи подкуплены. Каюсь — я был слишком занят поправлением своих торговых дел и не обращал внимания на все эти бабьи дела. Воспитание дочерей — дело женское, считал я, а сыновей мы не нажили. Но вот один юноша посватался к моей Мелите. Сговорились о женитьбе, однако его мать и моя жена решили непременно отправить Мелиту в грот Артемиды. Их подзуживала одна наша служанка, уродливая, словно выходец из Тартара. И случилось нечто ужасное — флейта не только не подала голос, но и сама Мелита исчезла из грота…
Неокл замолчал, схватив край покрывала, застилавшего ложе, и с силой скомкав его.
Лаис хотела что-то сказать, утешить его, но не посмела и слова молвить, только прикрыла глаза рукой в знак горя и сочувствия.
— За минувшие месяцы я уже почти смирился с моим несчастьем, — заговорил Неокл наконец, — но сейчас весь этот ужас ожил передо мной вновь. Кто-то предположил, что Мелита просто бежала из грота с любовником, с тем самым, с которым утратила свое девство, однако жрецы уверяли, будто из грота только один выход — он же вход, что это сама Артемида настолько разгневалась на мою дочь за блуд, что уничтожила ее, превратила в незримый прах. Не стану вспоминать, как мы пережили этот позор и это горе! Я возненавидел жену, которая проглядела, что Мелита с кем-то спуталась. А еще больше возненавидел ее за то, что отправила девочку в проклятый грот… Волю своему гневу я дал и в том, что отколотил и выгнал мерзкую служанку, которая вечно пела глупости в уши моей жене. Это была та самая Травлоса, которую ты видела нынче на агоре. За Мелиссой я присматривал уже сам. Ты знаешь — я даже в плавания ее брал с собой и вообще старался поменьше оставлять около выжившей из ума мамаши, которая помешалась на девичьей скромности… Мне не стало легче оттого, что после Мелиты из грота пропало еще несколько девушек. Но в городе поселился страх. И не только в Эфесе, но и в окрестных селениях тоже. Я твердо решил, что Мелисса никогда и ни за что не пойдет в эту мерзкую дыру. Более того — я решил найти ей жениха не из Эфеса, а из другого города! Пусть она лучше живет далеко от меня, но останется жива! Многие мои друзья, у кого дочери на выданье или хотя бы подрастают, тоже решили искать им женихов на стороне. Но тут я узнал, что жрецы требуют непременного посещения грота всеми девушками, иначе грозят распустить о них такую дурную и такую громкую славу, что их даже чужие замуж не возьмут. И мы, дескать, разоримся на выплате пени за обман после первой брачной ночи!
Лаис знала, что в некоторых полисах Эллады, в том числе в Эфесе, существовал обычай «возмещать ущерб», если жених обнаруживал, что невеста утратила невинность до свадьбы. Это были немалые деньги, приплачиваемые в дополнение к приданому, и ходили слухи, будто некоторые женихи нарочно совращали своих невест или даже тайком подсылали к ним насильников, чтобы содрать с родителей пеню и нажиться на собственной бесчестности. Разумные люди поговаривали, что этот нелепый обычай давно пора отменить, да что-то никак не отменяли.
— Откуда узнают эти «козлоногие» о наших намерениях, мы не подозревали, — продолжал Неокл. — Однако сегодня я это понял! Травлоса свела дружбу с нашими служанками и рабынями, которые вечно чешут языками друг с дружкой, выбалтывая хозяйские секреты. И наверняка она стала главной осведомительницей жрецов: сообщает им, когда до нее доходят слухи, будто какую-то девушку хотят выдать замуж на сторону. То-то мне показалось, будто она дня три назад отиралась возле моего дома! Я даже спрашивал слуг, что она там делала, но они же знают, что я поклялся язык вырвать тому, кто будет болтать с Травлосой. Разве признаются! Я даже поговорил с Сакис — ей-то я вполне доверяю, она мне молочная сестра, — и спросил, с кем из моих слуг могла встречаться Травлоса. Именно поэтому Сакис так перепугалась сегодня на агоре, когда увидела, что Травлоса перекинулась словечком с жрецом. И вот о чем я прошу тебя, Лаис…
Неокл встал:
— Пойдем.
Они вышли в зал. Сакис сидела на полу, прислонившись к корзине, которая стояла на прежнем месте, однако Лаис показалось, будто Сакис шепчется с корзиной.
С корзиной?..
Нет, кажется, Лаис уже поняла, что это за корзина и какой помощи будет просить Неокл!
Опередив его, она быстро подошла к корзине и сняла с нее крышку:
— Здравствуй, Мелисса. Бедняжка, да ты, наверное, пошевельнуться не можешь! Эх вы, да надо было ее сразу же выпустить! Разве можно было сомневаться, Неокл, что я соглашусь помочь тебе и твоей дочери!
С помощью отца смущенная Мелисса выбралась из корзины и принялась поправлять одежду и волосы. Она подняла к голове руки, и Лаис случайно глянула в сгиб ее правого локтя.
Темное овальное пятнышко скрывалось там…
У Лаис вдруг ослабели ноги.
— Мелисса, — проговорила она голосом, который ей самой показался странным и чужим, — покажи мне свой правый висок.
Девушка послушно приподняла пушистую черную прядь. Висок был чист.
Но это ничего не значило! Лаис смотрела в ее изумленное лицо — и узнавала эти тонкие черты, нежные губы, кайму этих длинных ресниц. Она узнавала эти волосы, заплетенные в разлохматившуюся плексиду. Если их обрезать, как обрезают волосы рабыням, они окружат голову Мелиссы таким же темным пушистым облаком, каким окружали голову Вувосы… нет, злосчастной Мелиты!
— У твоей сестры были две родинки? — выкрикнула она, указывая пальцем на висок Мелиссы. — Вот здесь? Да? У тебя их нет, а у нее были? И в сгибе локтя у нее была такая же родинка, как у тебя?!
— Клянусь водами Стикса, — пробормотал Неокл, — ты видела Мелиту?! Где она? Где?! Она жива?!
Лаис беспомощно переводила глаза с него на Мелиссу, не в силах заставить себя говорить.
У нее не оставалось никаких сомнений, что маленькая рабыня, которая умерла от родов в бухте Мегары, — это старшая дочь Неокла!
