– Обрезали, – пробормотал я и с ужасом убедился, что голос мой предательски дрожит.
– Он говорит, обрезали, – повернулся главарь к своим приятелям. – Но можно ли ему доверять?
Они повалили меня на землю. Стащили с меня штаны. Я визжал как резаный.
– Ну и писька у него! Просто воробьиный клюв какой-то! Понятно, почему он сбежал, – не хотел терять большую ее часть!
– Но его обрезали неправильно! – заявил главарь. – Придется нам закончить работу!
Не могу утверждать с уверенностью, что в руке у него действительно блеснул перочинный нож. Не исключено, я вообразил это со страху. А вот то, что я описался, помню точно.
– О, какая неприятность вышла с нашим султаном, – хохотали мои мучители. – Теперь его одежонку надо простирнуть.
Они сгребли мои брюки, трусы, носки и ботинки, и швырнули в канал.
– Давай, сплавай за своим барахлом. Или иди домой как есть. Пусть все полюбуются твоим воробьиным клювом.
Мальчишки убежали. Я не мог поверить, что они оставили меня в покое. Сидел, обхватив колени руками, и ждал, что они вот-вот выскочат из-за кустов и снова набросятся на меня. Не знаю, сколько времени прошло. Стемнело. Пошел мелкий дождь. Мне все было пофиг.
Вдруг из темноты появилась мама в сопровождении двух соседей. Видно, они искали меня повсюду. Не знаю, как мама догадалась, что я на берегу канала, в единственном месте, куда она запрещала мне ходить. Она ни о чем не спросила. Накинула мне на плечи свою шаль, отвела меня домой, вымыла, причесала и переодела в чистую пижаму.
– Что бы ни случилось, ты всегда останешься моим султаном, – сказала она.
Через несколько дней я сколотил собственную банду. Ничего впечатляющего. Просто пятеро пацанов. Но все они были преданы мне до мозга костей. Это были цыганские дети, с которыми никто не хотел дружить. Они курили. Без конца сквернословили. Собирали все, что попадет под руку: пробки от бутылок, фольгу, флаконы от аэрозолей. И смотрели мне в рот.
Мы отколошматили двух моих мучителей, но главаря не тронули. Я хотел, чтобы он испугался по-настоящему. Но не мог решить, какое наказание ему придумать. Тут, кстати, у меня вышла первая серьезная стычка с отцом. Из-за барана. Я пообещал себе, что больше никогда не проявлю слабость. И выполнял свое обещание.
Как-то воскресным утром колокольчик на дверях нашего дома зазвонил. Мама открыла дверь. На пороге стояла заплаканная женщина. Она сказала, что вчера свора мальчишек напала на ее сына. Они бросили его в вонючий канал, и он непременно утонул бы, потому что не умеет плавать. Хорошо, что в воде оказалась какая-то доска, за которую он уцепился. Еще она сказала, что мальчишки, эти малолетние бандиты, заставили ее сына пить его собственную мочу. Она хотела узнать, не известно ли что-нибудь моей матери об этой расправе, но напрямую ни в чем меня не обвиняла. Сын не назвал ей имена своих обидчиков.
Я слышал, как мама провела эту женщину в кухню. Слышал, как она рассыпается в сожалениях. Она предложила нежданной гостье чаю и кусок пирога. Но женщина от всего отказалась.
– Вчера я как раз занималась стиркой, – сказала мама. – Искендер помогал мне снимать шторы и вешать их обратно. Он целый день был у меня на глазах. Так что, если вы думаете, что мой сын имеет к этому отношение, вы ошибаетесь.
– Вы уверены?
– Уверена.
После того как женщина ушла, мама вошла в комнату. Я сидел у окна, смотрел на ноги прохожих и ждал нагоняя. Ждал, что она ущипнет меня за руку. Накрутит мне уши. Но она ничего этого не сделала. Она долго смотрела на меня, и, мне кажется, я различил в ее взгляде отсвет гордости. Потом она спросила:
– Что мой султан желает на обед? Может, сварить его любимый чечевичный суп?
О мальчике, с которым я расквитался, мы никогда не вспоминали. Ни тогда, ни потом.
Искендер Топрак
Решительный бой
Лондон, март 1978 года
Едва Юнус свернул на улицу, где стоял старый особняк, он понял – что-то не так. Подойдя ближе, он увидел, что окна на всех трех этажах забаррикадированы ящиками и картонными коробками, причем на некоторых изображены анархистские символы. Вчера температура воздуха упала ниже нуля, и теперь с водосточных труб, точно слезы, свисали сосульки. В воздухе стояла напряженная тишина, не нарушаемая ни единым звуком.
После дня рождения Тобико, когда мертвецки пьяного Юнуса доставили домой на руках, Пимби, которая в тот вечер обезумела от тревоги и уже собиралась обходить все городские больницы, несколько недель не выпускала сына из дома. Каждое утро она лично отводила его в школу, а после уроков забирала и вела домой. Но с сегодняшнего дня она снова начала работать в «Хрустальных ножницах», и Юнус получил вожделенную свободу. Он пообещал маме, что сразу после школы вернется домой. Но хотя Юнус никогда не врал, велосипед, на котором он решил покататься, сам привез его к заветному дому.
Припарковав велосипед у ворот, Юнус побежал к дверям, скользя на обледенелой дорожке. К его удивлению, дверь оказалась запертой и, похоже, заложенной изнутри на засов. Прежде такого никогда не случалось. Обитатели особняка очень гордились тем, что их жилище не нуждается ни в замках, ни в ключах, ни в засовах – ведь это дом в высшем смысле этого слова, а не тюрьма частной собственности, как все прочие здания.
Никакого колокольчика на дверях не было, и Юнусу пришлось стучать. Сначала он делал это тихо и вежливо, потом, охваченный тревогой, начал молотить в дверь изо всех сил.
– Оставьте нас в покое! – прокричал кто-то из-за дверей.
Пораженный Юнус опустил руки. Неужели недавние друзья больше не желают его видеть? И именно поэтому заперли дверь? Нет, это невозможно. Он снова начал стучать, робко, но упорно.
– Убирайтесь прочь, шовинисты проклятые! – долетел изнутри грозный мужской голос.
– Не на тех напали! – вторил ему женский. – Мы будем драться!
Изумление Юнуса сменилось ужасом. Конечно, он любил Тобико, но перспектива схватки с целой бандой разъяренных неформалов не слишком его вдохновляла.
Дрожащим голосом он выкрикнул:
– Но это же я… я, Юнус! Пожалуйста, разрешите мне войти!
За дверью повисло молчание, сменившееся взрывом хохота. Через несколько секунд дверь с треском распахнулась. Перед Юнусом предстал парень, напоминающий Игги Попа: как и упомянутый певец, он обходился без рубашки, выставляя на всеобщее обозрение безволосую грудь. Увидав Юнуса, он улыбнулся и крикнул через плечо:
