И вот теперь Найденов сидит на деловой встрече с коллегами, но такое чувство, что слушает их разговоры вполуха, потому что я все время ловлю на себе его взгляд.
Он набирает на мониторе своего ноутбука — смешно, все сидящие со своими ноутбуками, напоминают чем-то мультик про Дюймовочку: а теперь, состоятельные кроты, посчитаем!
На самом деле они не считают, а после той или иной информации докладчиков сверяются с данными своего компьютера.
Сначала я внимательно слушала. Если мне что-то было непонятно, я взглядывала на Найденова, и он мне все пояснял, а потом мне стало скучно. В самом деле, мы вовсе не договаривались, что я по-настоящему стану вникать в его дела. Если кто-то из них будет нападать на моего временного босса, то я могу их порасшвырять, а пока на него никто не покушается, я могу подумать немного о предстоящем мне визите.
Итак, я знаю адрес и собираюсь навестить мою несостоявшуюся свекровь. Зачем? Затем! Нет у меня объяснения. Хочу и буду!
Понимаю, что мое желание, мягко говоря, не слишком умное, но ничего не могу с собой поделать. Мне хочется еще раз взглянуть в глаза госпожи Лавровой.
Это просто идея фикс. Разве не ясно, что я в них увижу? То же самое брезгливое равнодушие. Да, еще она вполне может упрекнуть меня в неблагодарности. Ведь тогда она спасла нас с Мишкой. Если не от голодной смерти, то от серьезной болезни, вызванной недостаточным и неполноценным питанием.
Благодаря ей у меня теперь есть прекрасная квартира. Собственно, на нее я и сама могла бы найти деньги, но это если бы да кабы…
— Вы собираетесь к своей родственнице? — спрашивает меня Найденов, останавливаясь у двери моего номера.
Я молча киваю.
— Может, мне пойти с вами?
— Зачем? Я же еду не куда-нибудь в трущобы, а в центр столицы, в почтенное московское семейство.
— Но все-таки, если что не так, звоните.
— Хорошо, — соглашаюсь я, закрывая дверь, и слышу, как он досадливо крякает.
Неужели жалеет? Не похож он как-то на успешного мужчину. Все они уверены в себе, ведь иначе они бы не добились успеха. Или между бизнесом и отношением полов, как говорят в Одессе, две большие разницы?
Даже если бы вчера между нами все окончилось наилучшим образом, я все равно не смогла бы взять его с собой. Во-первых, это было бы по меньшей мере странно — прийти в семью бывшего мужа с другим мужчиной, а во-вторых… я и сама не знаю, как меня здесь примут. Да и примут ли вообще.
Глава шестнадцатая
Нужный дом я нахожу почти сразу, но его подъезд заперт на кодовый замок. Приходится ждать, пока откроется дверь и из нее выйдет миловидная девушка с собакой на поводке — совершенно черной овчаркой. Более точно ее породу мне определить не удается. Я замечаю только, что в холке она гораздо ниже, к примеру, немецкой овчарки.
Едва я вхожу в холл, как меня останавливает консьержка, сидящая тут же, за стеклянной перегородкой, рядом с почтовыми ячейками.
— Вы к кому? — спрашивает она строго.
— К Лавровой Марине Константиновне.
— Она вас ждет?
— Нет.
— Как ей передать, кто вы?
— Ванесса Павловская.
— Марина Константиновна, — спустя пару секунд говорит она в трубку, — к вам пришла некая Ванесса Павловская. Вы такую знаете?
Консьержка смеривает меня подозрительным взглядом. Но через некоторое время, все еще держа трубку, бросает мне:
— Проходите. Это третий этаж.
Не обнаружив поблизости лестницы, я еду в лифте. Выйдя из него, некоторое время медлю перед дверью, обитой светлым, цвета некрепкого кофе с молоком, дерматином. Но не успеваю я притронуться к звонку, как она тут же распахивается, и женщина в красном халате с драконами говорит мне отчего-то полушепотом:
— Заходи, быстро!
Я, торопясь неизвестно почему, вхожу в огромную прихожую, а она за моей спиной гремит замками и цепочками. Затем становится передо мной и включает небольшое, но яркое бра, заставив меня от неожиданности зажмуриться.
— Явилась!
— А разве вы меня не звали?
Мой вопрос ставит ее в тупик, и она произносит раздельно:
— Я? Тебя? Звала?
— По крайней мере вы мне приснились именно с криком о помощи.
Я наклоняюсь, чтобы расстегнуть сапоги. Нашему общению стоит удивиться с самого начала.
— Надень тапки! — говорит она мне в затылок. — И иди за мной!
Ни тебе здрасьте, ни как я рада…
Большую гостиную заливает солнечный свет. А мне казалось, что я выходила из гостиницы и на улице было пасмурно.
Она стоит спиной к окну — почти так же, как в моем странном сне, — но освещения вполне достаточно, чтобы разглядеть: за эти шесть с лишним лет госпожа Лаврова определенно сдала. Теперь она уже не выглядит ни на тридцать лет, ни даже на сорок.
— Что смотришь, постарела? — говорит она.
— Да уж, не помолодели.
— Никакого такта, — бормочет она будто сама себе. И уже погромче, как бы для меня, сообщает: — Я на кухню, сейчас кофе принесу.
Что ж, а я пока могу оглядеться. Богато живут мои несостоявшиеся родственники. Даже мне, человеку, не слишком разбирающемуся в старинных вещах, ясно: здесь что ни вещь, то раритет или по крайней мере вещь дорогая.
Минут через семь появляется Марина Константиновна. Она ставит на журнальный столик поднос с явно горячим кофе и подкатывает его ко мне.
— Фотографии привезла? — спрашивает бывшая свекровь.
— Привезла, — говорю я.
И протягиваю небольшую стопку. Считаю, этого достаточно, чтобы по ним заметить, как Михаил Евгеньевич Лавров рос от года до шести с половиной лет.
Кофе просто бесподобно вкусный. Даже не припомню, чтобы пила такой. Наверное, какой-то особой марки. Той, что пьют только аристократы.
Для нее это в порядке вещей, а мой комплекс тут же настороженно поднял голову: у них, у этих, даже кофе не такой, как у всех!
Пью и кошу глазом на нее. Она, как считает, незаметно смахивает с ресницы слезу.
— Я могу их оставить себе?
— Можете.
— Попробуй печенье. Раньше я такое только в Париже ела. А теперь, видишь, и у нас научились. Тут недалеко от дома есть небольшое кафе, где очень умелый кондитер…
Печенье и в самом деле необыкновенное, просто тает во рту. Но я все же не могу расслабиться настолько, чтобы взять из вазочки еще одно.
— Ты где-то остановилась или ко мне прямо с вокзала?
— Конечно, с вокзала! — невольно передразниваю я. — Без вещей!
