Везет же мне на детей известных людей! Сначала муж, теперь лучшая подруга. Что они находят во мне? Или меня подсознательно к ним тянет?
— Так вот, мои родители поймали меня на горячем, ужаснулись, испугались — как так, в нашем роду и вдруг изгои, отбросы общества! — и запихнули в клинику, которой заведовал доктор Вениамин Аркадьевич Самойлов.
Она выпивает залпом минеральную воду, словно водку, и даже морщится так же. Бедная моя подружка! Как же ее корежит! А я-то думала, что это только меня достают видения прошлого. И Катя обычно успокаивает меня, но ей-то самой откуда знать нравственные терзания. Подумаешь, от мужа убежала…
На самом деле Кате приходится куда хуже. В моих воспоминаниях плачет моя оскорбленная гордость, а в Катиных — и страх, и ненависть, и бог его знает что еще…
— И ты вышла за него замуж?
— Не сразу, конечно, — бледно улыбается Катя. — Хотя, по мнению моих родителей, должна была немедленно броситься на шею человеку, который не только вылечил меня, но и богат, хорош собой, пусть и не первой молодости…
— Можно подумать, ты сама страшна как смертный грех и никто не взял бы тебя замуж!
— Дело не в этом. Ты же понимаешь, я находилась в группе риска. Как обезьяна с гранатой, никто не знал, в какой момент я возьмусь за чеку… Потому неудивительно, что мои родители мечтали о том, чтобы передать меня с рук на руки надежному человеку. И тогда они больше могли не бояться, что у меня наступит рецидив. Муж — он ведь на то и муж, чтобы приглядывать за своей женой… Хорошо хоть институт дали мне закончить. Да и то на занятия со мной ходил нанятый мужем телохранитель — он следил, чтобы у меня не было больше опасных контактов с другими наркоманами.
— Катя, перестань. — Я касаюсь ее руки, потому что, кажется, еще минута, и у нее начнется истерика.
Но она так возбуждена, что не замечает этого моего жеста.
— Ты не знаешь, наркоманы — они же хитрые, как и алкоголики. Их закрывай, не закрывай, они все равно выберут момент и сбегут.
— Ты же сказала, что муж тебя вылечил.
— Вылечил. Но повадки-то остались. Да и жизнь взаперти, согласись, не большое счастье. К тому же я вдруг забеременела, хотя никаких детей не хотела. И родила Димку. Вот перед кем я виновата, вот за что я буду гореть в аду!
Мне становится не по себе. Страшно наблюдать за тем, как близкого человека терзают демоны и он корчится и истекает кровью…
— Катюша, ты наговариваешь на себя! Нет более нежной и внимательной матери, чем ты.
Она опять всхлипывает и лезет в сумочку за платком.
— Да, а ты разве не видишь, какой мой сыночек худенький и слабый? Он всего боится, постоянно хнычет, часто болеет, а я, вместо того чтобы днями сидеть у его постели, нанимаю для этого нянек. Неизвестно, какие из них воспитатели!
Глаза у нее наполняются слезами, и она начинает рыдать, но как-то задавленно, беззвучно и оттого страшно.
Наверное, права она была в том, что почти ничего о своем прошлом мне не рассказывала. Невольно у меня появляется к ней какая-то жалость, как у человека стопроцентно здорового к безнадежно больному.
Я никогда не интересовалась наркотиками. И к наркоманам испытывала скорее брезгливость, чем какие-то иные чувства. Мне было непонятно, как они тянулись к тому, что заведомо есть самоуничтожение. Это все равно что, прочитав на столбе «Не влезай, убьет!», пытаться влезть. Всякое любопытство должно иметь предел, ограниченный инстинктом самосохранения.
Теперь я пыталась напомнить себе, что Катя — моя подруга и, если разобраться, кроме меня, у нее никого нет. И я пытаюсь ее успокоить:
— Ничего, скоро я возьму над твоим Димкой шефство. Буду его и Мишку водить в бассейн.
Она глубоко вздыхает, словно для того, чтобы втянуть в себя слезы, и жалко улыбается:
— А он тогда вообще из болячек не будет вылезать.
— Хорошо, давай я буду преподавать им самбо…
— И он тут же что-нибудь себе сломает!
— Ну что ж, тогда пусть болеет и хнычет.
— А ты жестокая, — как будто делает открытие Катя, исподлобья взглядывая на меня.
— А ты — дура!
Не знаю, почему вдруг это оскорбительное слово срывается с моего языка. Я с самого начала видела, что Катя воспитывает Димку будто хрупкий оранжерейный цветок, а не мальчика, будущего мужчину. Теперь, как выясняется, так тщательно оберегая его, она вроде как замаливает свою вину перед ним. Какая-то забота наоборот. Между прочим, пусть я по специальности и учитель физкультуры, тренер, но все же педагог, и Катя могла бы к моим словам прислушаться.
Впрочем, хотела ли она прислушиваться? И приглядываться. Разве она не видела детской комнаты Мишки? И шведскую стенку, и канат, подвешенный к потолку. Я уже давно понемногу дозирую Мишке физическую нагрузку. Видела бы Катя, как он держит «угол» на канате. А при случае вполне может дать сдачи мальчишке гораздо старше его.
— Прости.
— Ладно, — Катя нехотя улыбается, — еще не хватало нам разругаться. Начали за здравие, а кончили за упокой.
— Как раз здравия в нашем разговоре и не было. Ты начала свой рассказ с того, что боишься своего бывшего мужа… Ты хоть развелась с ним?
— Нет, — говорит Катя и краснеет. — Как бы я это сделала? Тогда он бы сразу меня нашел.
— А так — не сразу, — все же не выдержав, ехидничаю я.
Что-то и в самом деле я сегодня разболталась. Катина нервозность действует на меня не лучшим образом. Кроме того, подруга поворачивается ко мне другой, прежде неизвестной стороной, и я невольно напрягаюсь в ожидании, что за откровения я сегодня еще услышу.
Потому честно и признаюсь:
— Не обращай на меня внимания. Сама не знаю, чего вдруг стала на тебя вызверяться. Просто я не ожидала от тебя таких признаний и удивлена, почему ты до сих пор молчала. Неужели твоя откровенность заставит меня по-другому относиться к тебе?
— Не спеши, Ванесса, это далеко не все. Добавь к прежним откровениям еще одно: твоя подруга — воровка!
— Катя!
— Нет уж, теперь ты меня не останавливай! Хотела — получи… Два года, что я с Димкой сидела дома, я только тем и занималась, что воровала у мужа деньги под любыми предлогами и складывала их в огромного плюшевого медведя, из которого, подпоров швы, потихоньку вынимала его содержимое. Вечерние платья я покупала самые дешевые — ведь при этом мы же с мужем должны были появляться на всяких там тусовках, а потом с помощью машинки и какой-то матери… понятное дело, своей фантазии, я создавала чудеса моделирования. Как нечистая на руку домработница я обсчитывала его на чем только можно. Благо он меня не особенно и проверял… Что ты на меня не смотришь с укоризной?.. А на самом деле едва сдерживаешься, чтобы не рассмеяться!
И тут я расхохоталась. Но ведь совсем не было смешно. Голову мне, что ли, во время сна подменили?!
