Она впервые улыбнулась, кажется, даже развеселилась, и сразу же в лице её произошла разительная перемена. Голод не смог до конца уничтожить краски юности, и свет улыбки зажег её глаза и бросил на щеки нежный румянец.
"Да ведь она красавица!" — с удивлением подумал Арнольд, остолбеневший от её превращения. Ему захотелось о чем-нибудь говорить с нею, чтобы поддержать это оживление, этот, пусть и кратковременный, расцвет.
Да разве только это? С такой девушкой, наверное, приятно сидеть у камина, какой соорудил для своей Юлии Аполлон, и смотреть, как она покачивается в кресле-качалке и блики света играют на её длинных пепельных волосах. А маленькая ножка в лаковой туфельке слегка выглядывает из-под пледа, которым она укутана…
— Вы знаете заключенную Растопчину?
— Марию Андреевну? Конечно, знаю. Она — святая!
— Богу молится, что ли? — глупо спросил он, не зная, за что людям дают такой эпитет.
— Она последнее отдает. Понимаете, Мария Андреевна всегда вначале думает о других, а потом о себе… На вокзале, когда нас привезли, она…
Румянцева вдруг замолчала, в смятении глядя на него зелеными глазищами — не говорит ли она что-нибудь такое, чего нельзя говорить?
— Что она сделала, продолжайте.
— Мария Андреевна дала мне шерстяные носки. Меня ведь с концерта взяли. В тонких чулках. В паутинках…
— А дальше?
— И все… я их надела, — медленно проговорила она, глядя в его холодные, ждущие ответа глаза, и сама внутренне холодея, залепетала. — Я села на снег, чтобы носки надеть, а чекист из охраны как закричит: "Встать, сука!"
Она с усилием повторила ругательство, а, сказав, взбодрилась, будто таким образом преодолела некий барьер.
— А Мария Андреевна говорит: "Встаньте, деточка, с вами офицер говорит". Он так свирепо глянул на нее, что я испугалась, не ударил бы из-за меня… Но он ничего не сказал и отошел…
Виолетта совсем по-детски взглянула на него, как ребенок смотрит на родителей: так ли он все делает или не так? Одобрения она заслуживает или осуждения? Девушка, видно, никак не могла понять жестоких законов мира, в котором очутилась против своего желания. Он так отличался от всего того, к чему она привыкла!
Люди от неё чего-то требовали, на неё кричали, потому что она ничего не понимала, её даже били, и потому психика девушки испуганно жалась на краю пропасти, именуемой безумием, пытаясь удержаться на грани и найти, за что бы ухватиться.
— Я набираю музыкантов в оркестр… играть в ресторане, — добавил Арнольд после паузы и с неизвестно откуда взявшимся злорадством наблюдал, как разочарование гасит огонь в её глазах.
Но тут же подумал, словно был ответственным за нее, что впечатлений Виолетте на сегодня хватит, и приказал охраннику увести заключенную Румянцеву. Однако ощущение, будто он ударил беспомощного ребенка, осталось.
— Такая пигалица тебе ещё по зубам, — проговорил вошедший Аполлон, мимо которого как раз уводили Виолетту, — а вот с княгиней я сам говорить буду. Этот орешек покрепче. Ты не поверишь, в женской зоне Растопчина единственная, к кому вертухаи обращаются на "вы".
— А ты как будешь обращаться?
— На "вы", разумеется.
— Знаешь, Поль, этот профессор, у которого ты берешь уроки, здорово тебя пообтесал. Еще немного, и хоть в Генштаб.
— Думаешь, там люди грамотнее? Слышал бы ты, как разговаривает тот же Семен Михайлович. Село селом! На все вопросы, которые ему пытаются задать, он отвечает приблизительно одинаково: "Это вам, умникам, решать, что да как, а мое дело рубать!"
— Ты сам это слышал?
— А то кто же, — уклончиво ответил Аполлон. — Ты пока кипяточком займись. Будем княгиню чаем потчевать. Авось, она в тепле оттает, да посговорчивее будет.
— Мне-то как прикажешь: уйти совсем или в архиве за стенкой спрятаться? — заранее с некоторой обидой спросил Арнольд.
— Зачем уходить, сиди, — великодушно разрешил тот, — у тебя вон бумаг накопилось — за неделю не перебрать. Тебе работать надо.
Удивительно, как почти бесшумно вошла в их кабинет заключенная Растопчина. В чунях, сооруженных из автомобильных покрышек, можно было не ходить, а только топать, но она вплыла. С прямой спиной и гордо посаженной головой. Аренский невольно вскочил из-за стола, как, впрочем, и Аполлон.
— Раздевайтесь, Мария Андреевна, у меня к вам разговор есть, — сказал капитан, выжидательно задержавшись подле нее; даже в этом он не был уверен — что она захочет раздеться в стане врага.
Но Растопчина небрежно сбросила ему на руки ватник и потертую шапку-ушанку, надвинутую на черный платок, который она легким движением перебросила на плечи.
Наряд, что Аренский на ней увидел, заставил лейтенанта изумиться. Это был костюм, скроенный из мешковины: длинная юбка и длинная, закрывающая бедра, блузка. И что самое удивительное, костюм покрывал сложный геометрический узор, вышитый толстыми черными нитками. Обычными, техническими. Все было бросовое, тряпье, но на Растопчиной смотрелось как наряд опальной королевы. Этакой русской Марии Стюарт.
Вышивать орнаментом мешковину! Сложный узор, изображенный на тряпье, смотрелся как вызов. Но вот же никто не осмелился у неё отобрать это и запретить — какие такие узоры для врагов народа?!
Аполлон продолжал играть роль галантного мужчины, он даже табуретку заключенной придвинул.
— Мария Андреевна, — спросил он, — вам приходилось в домашних спектаклях играть?
— Приходилось, гражданин капитан, — слегка кивнула она.
Арнольд отметил, что вопросов она не задает, хотя Аполлон намеренно сделал паузу. Тянул, чтобы она не выдержала, спросила. Не дождался.
— Чайку не выпьете? — спросил он. — Настоящий, китайский.
— Китайский, говорите, — усмехнулась она. — Видимо, для меня особый спектакль подготовили. Выпью, отчего не выпить. Когда ещё к столу позовут. Думаю, вы знаете, на что идете? Все разговоры о доносительстве, сотрудничестве бесполезны. Зря только китайскую заварку истратите.
— Наслышаны, — в тон ей сказал Аполлон. — Издалека заходить не буду, однако, может, повременим с делом? Бросите все да уйдете. Только губы обжечь успеете. Обидно будет.
— Вот, значит, как, — она отпила глоток и задержала дыхание. — Хорошо. В обыденной жизни мы отчего-то не ценим подобные мелочи, как и воздух, каким дышим. Все кажется само собой разумеющимся… Однако мне любопытно, что вы приготовили на этот раз?
— Мы хотим открыть ресторан.
— В зоне? — она удивленно приподняла брови.
— Зачем в зоне, в поселке.
— И от меня вам требуется одобрение?
— Нет, — невозмутимо ответил Аполлон. — Самое активное участие.
— Это не вы — тот отчаянный капитан, который выстроил дом на берегу моря и поселил в нем свою любовницу?
