Она так разволновалась, что на какой-то момент потеряла способность связно излагать свои мысли.
— Катюша, что вы, успокойтесь, — он взял её руку в свою и крепко сжал. — Выпейте шампанского.
И заставил её выпить почти полбокала. Вино и впрямь подействовала на неё успокаивающе, будто его пузырьки разжижили кровь, заставили бежать быстрее. Катерина откинулась на спинку стула и, заметив, что её рука до сих пор в его руке, улыбнулась. Астахов улыбнулся в ответ, но не дернулся, а задержал свою руку, как бы убеждаясь, что она полностью пришла в себя.
— Вот и славно! — он поцеловал её пальцы и, слегка отодвинувшись, попросил: — Теперь расскажите, как вы познакомились с Олей.
Катерина поняла, что он переводит разговор на другую тему намеренно; его глаза за стеклами очков смотрели на неё одновременно с интересом и с беспокойством, и оттого, что Николай Николаевич так беспокоился о ней, Катерине вдруг захотелось рассказать ему все о себе: не приукрашивая и ничего не скрывая…
— Пять лет назад я жила в небольшом украинском селе, которому в одночасье пришлось оказаться на перекрестке дорог войны. Мой муж, с которым мы прожили после свадьбы всего месяц, погиб на фронте. Умерли или погибли к тому времени и мои, и его родственники, так что жила я в своей хате одна-одинешенька, без родных, без надежды на то, что в ближайшем будущем в моей жизни что-нибудь переменится, как вдруг в наше село приехал цирк!
Теперь-то я понимаю, что это была просто маленькая цирковая труппа: двое взрослых мужчин, мальчик-подросток и девушка. Но для селян, уставших от войны и беспросветной жизни, это был просто цирк, понимаете? Зрелище, развлечение, праздник! Потому мои бесхитростные односельчане приняли артистов не просто с восторгом, а с некоторой долей преклонения.
— Девушкой-артисткой была Ольга?
— Она, — Катерина запнулась, подыскивая слова: оказывается, рассказывать о себе неприятные вещи человеку, чье мнение тебе небезразлично, не так уж просто…
Катерина помолчала, но рассказывать ВСЕ так и не решилась, потому что свой тогдашний порыв сегодня она оценила совсем по-другому. Как объяснить это ему, интеллигентному, благополучному, почему она пригласила к себе на ночлег совершенно незнакомого мужчину? Иными словами, просто предложила ему себя! Объяснить, что на самом деле она не такая, что устала от одиночества в четырех стенах, без человеческого общения? Но ведь она могла позвать к себе ту же Ольгу…
Чего о том жалеть? Подумаешь — горе, а раздумаешь — власть Господня. Не сделай она тогда глупого, с теперешней точки зрения, шага, так и жила бы в своей Смоленке. Нет, повернись все с начала, опять так же поступила бы, потому что Герасим был послан ей судьбой. Он не только не осудил её тогда, не обидел ничем, а полюбил, повез на родину знакомиться с родителями. Вез, да не довез!
Никто не имеет право осудить её за это! Да и надо ли Астахову знать?!
— Так получилось, — сказала Катерина, — что я стала им помогать: то продавать билеты, то к выступлению одевать, то на гармошке играть…
— Вы умеете играть на гармони? — улыбнулся Николай Николаевич.
— Какое там умение? На слух мелодии подбираю… Может, из-за одного этого они меня с собой не взяли бы, но налетела Полина.
— Полина?
— Атаманша бандитская. Их тогда белые шибко побили, вот она и решила хоть на нас отыграться. Собрала на майдане сельчан и предложила желающим купить за мешок картошки поручика, которого они в бою в плен взяли. Вряд ли они бы его кому отдали, просто, видимо, хотели проверить, нет ли среди нас сочувствующих…
— Человека — за мешок картошки! Ну и дикость!
— Дикость — не дикость, а Ольга на эту уловку поддалась. Никто из товарищей остановить её не успел, как она выскочила и закричала: "Я хочу его купить!" Только потом я узнала, что хотела она этим самым крестиком за поручика расплатиться… Тогда и пришлось мне за ружье взяться, тем более что Полина моих отца и свекра до того собственноручно жизни лишила!
— Выходит, вы спасли Ольгу?
Катерина смутилась.
— Вначале я её, потом — она меня. Мужчины почему-то в тот день будто заговоренные были, не то чтобы Полины боялись, а как-то медленно на эти события реагировали…
— Это бывает, — кивнул Астахов, — синдром толпы, которую гипнотизирует кровавый диктатор… Массовые казни как раз этому способствуют…
— Вот и получилось, что в первые минуты только мы с Ольгой и вступили в бой.
— Значит, Оле… пришлось кого-то убить?
— В человека ей пришлось стрелять впервые. К счастью для меня, рука у неё не дрогнула. Но как она потом рыдала!
— Бедная девочка, — прошептал Астахов и, вспомнив что-то, оживился: — Значит, пригодились ей мои уроки стрельбы?
— Еще как пригодились!
— И учить её, Катюша, было для меня удовольствием — в ней этот талант был прям-таки от Бога… В тринадцать лет она у моих друзей-военных выиграла пари, выбив в тире десять очков из десяти!
— Догадываюсь! А как вы думаете, Николай Николаевич, с каким номером Оля выступала?
— Хотите сказать, стреляла?
— С завязанными глазами тушила выстрелами свечи, стреляла на звук… Когда мы выступали у анархистов…
— У анархистов, — эхом повторил Астахов. — Девчонка, которую причесывала горничная, обстирывала прачка… Которая валялась на софе с мигренью и плохим настроением…
— Стирать она научилась сама. Причесываться тоже. А на мигрени у неё просто не было времени.
— А что было потом?
— Потом она вышла замуж. За того самого поручика. Его звали Вадим Зацепин. Нам тогда пришлось взять его с собой — на нем от побоев бандитских живого места не было. Ничего, вылечили… Он тоже цирком увлекся, фокусы изучил, иллюзионистом выступал. Я у него ассистенткой была.
— Скажите, Катя, а Ольга так с этим Зацепиным и живет?
— Увы, Николай Николаевич, вместе им пожить не пришлось. Вышли мы из церкви, а по улице навстречу едет отряд белых. И среди них тот, кто Вадима близко знал и, кажется, смертельно ненавидел. Словом, дали ему время лишь с молодой женой попрощаться да и забрали в контрразведку. Думаю, они больше не виделись, потому что впоследствии её мужем стал совсем другой человек.
— Господи! — вырвалось у Астахова, хотя он и мысленно дал себе слово больше Катерину не перебивать. — Жизнь будто отомстила Ольге за прежнюю безоблачность и безмятежность! Выходит, зря я так оберегал её от неприятностей и реалий окружающего. Только усугубил этим её трудности.
— Видимо, порода ваша оказалась крепкой и живучей — Ольга свой экзамен выдержала.
Катерина потихоньку перестала упоминать в рассказах о себе, рассудив, что Астахов интересуется только своей племянницей и её откровенность может показаться ему неуместной. Если бы она могла в эту минуту прочесть его мысли, то очень удивилась бы: Николай Николаевич жалел. Жалел о том, что скоро ему стукнет пятьдесят и раньше он жил ради Ольги, а после её исчезновения и вовсе пребывал в однотипном сне — длинная вереница больных с их вечными проблемами, а в редкие минуты "пробуждения" — занятия научными работами, исследованиями, случайные женщины, ни с одной из которых он не смог бы вот так просто сидеть и разговаривать, чувствовать её прелесть и душевную свежесть, и в то же время волноваться от одного её присутствия рядом, испытывая неистребимое желание прильнуть губами к ложбинке возле ключицы, где бьется тонкая голубая жилка. Или вынуть шпильки из её густых вьющихся волос и медленно расплетать тяжелые косы, чувствуя, как они струятся между пальцами…
