Маркиз Антуан де Баррас потихоньку выздоравливал в доме своей давней знакомой — мадам Фаншон. Об отношениях с этой достойной женщиной, миловидной и веселой, он предпочитал не распространяться, но два ее сына-погодка удивительным образом походили на самого маркиза. Правда, только лицом, взяв крепость фигур и саженные плечи от предков по линии матери…
Сыновья вдовы относились к маркизу почтительно, как и подобает относиться простолюдинам к аристократу, называли «ваша милость» и целовали руку. Несколько раз, думая, что никто не видит, старый маркиз останавливал любящий взгляд на плечистых фигурах сыновей Фаншон, и в глазах его мелькала гордость. Или это Соне только казалось?
Княжна с легким сердцем оставила свою горничную Агриппину в этой дружной семье, уверенная, что о ней хорошо позаботятся. Самой горничной Соня дала двести рублей. Агриппина даже испугалась.
— Ваше сиятельство, вы хотите оставить меня здесь навсегда?
— Нет, дорогая, — ласково улыбнулась ей Соня. — Я непременно приеду за тобой, если ты хочешь по-прежнему быть рядом со мной. А пока привыкай к тому, что ты свободная женщина и можешь располагать собой, как пожелаешь. Мне нужно съездить в Нант к Луизе, а на обратном пути я заеду в Дежансон, и мы непременно увидимся. А потом поедем в Италию, в Англию или Шотландию…
Шотландия была мечтой Сони с детства, но пока обстоятельства складывались так, что поездку в страну Вальтера Скотта на время придется отложить.
Посвящать Агриппину в свои отношения с Тредиаковским она считала излишним, а на вопрос девушки о том, где теперь Григорий Васильевич, княжна пожала плечами и ответила:
— Говорил, вроде ему в Париж надобно… Зато Соня рассказала маркизу, как обошелся с девушкой его сын, и Антуан де Баррас был потрясен. Флоримон!.. В его жилах текла кровь древней династии Капетингов, чьи потомки не раз прославились в крестовых походах…
— Я должен загладить свою вину перед этой девушкой! — вне себя от горя твердил старый маркиз.
Когда Софья рассказала об этом пострадавшей горничной, та умилилась.
— Так и сказал — загладить вину? — повторяла она, недоверчиво покачивая головой, и признавалась своей госпоже: — Не правда ли, маркиз до сих пор красив! Сразу видно, что он знатный человек… Он так много знает!.. Он даже поцеловал мне руку!
Княжна про себя посмеивалась: кому бы в России пришло в голову поцеловать руку крепостной девке? Но соглашалась, что порода в маркизе видна до сих пор. Старость не обезобразила его лицо, а сделала еще величественней.
Вообще-то оставить Агриппину в Дежансоне посоветовал княжне Тредиаковский.
— Агриппина перенесла тяжелое потрясение, — сказал он. — Представьте, как бы вы чувствовали себя, окажись на ее месте. Она стесняется вас, стесняется окружающих. Девушку мучает стыд. Ей кажется, что все знают о ее позоре…
Соня представила. Вернее, попыталась представить. Картина показалась ужасной. У нее даже мурашки по коже побежали. Но вот сама Агриппина… Что-то Соня не видела у нее особых мучений.
Княжна знала, что и в простом народе девушки не меньше заботились о своей невинности, чем девицы знатного рода. А уж потерять девственность через насилие! Многие накладывали на себя руки от горя. По крайней мере, так всегда считала Соня, так она читала об этом в романах. Агриппина же порыдала денек, повздыхала, а потом философски заметила:
— Что же делать, девичество не вернуть. Видать, мне на роду написано остаться незамужней, хотя теперь и вольной. Господь награждает нас за муки и терпение. Если я стану работать, то со временем смогу накопить денег и, например, открыть какую-нибудь лавочку, где стану торговать благовониями или цветами. Я еще не решила…
Софья была разочарована: это и все горе? А потом подивилась планам восемнадцатилетней девушки: первое, о чем та стала размышлять, — как выжить, как обеспечить себя средствами. Пожалуй, и княжне стоило поучиться у горничной стойкости и практическому отношению к жизни. Потому, наверное, она и усомнилась в словах Григория о потрясении Агриппины и о том, что ей надо дать время прийти в себя.
Для себя Соня объяснила: высокие чувства девушкам из простого народа недоступны. И, потеряв честь, руки на себя они вовсе не накладывают.
Накануне ее отъезда в Монпелье маркиз Антуан почувствовал себя гораздо лучше. Он мог уже понемногу ходить, что и делал, опираясь на руку Агриппины. Он подолгу что-то рассказывал девушке, а та согласно кивала.
Это несказанно удивляло княжну: что может быть общего у такого старого, образованного человека, как маркиз, со служанкой, которая едва научилась читать и писать? Уж ей ли не знать, как простовата Агриппина, как примитивно судит она о жизни… Или маркиза де Барраса всю жизнь тянет к простолюдинам?
Как бы то ни было, о своей бывшей крепостной она могла не беспокоиться. Маркиз был достаточно богат, чтобы позаботиться об Агриппине ежели не самому, то посредством своих денег.
С Софьей Агриппина расставалась без слез и, кажется, без сожалений, что, надо сказать, княжну задело. Может, и вправду лучше оставить ее насовсем во Франции? Но оказалось, что Агриппина лишь поверила прежним обещаниям Софьи. Теперь она только повторила:
— Ваше сиятельство обижены на меня за то, что пришлось дать вольную той, у которой вся родня — крепостные? Вы поэтому оставляете меня здесь?
— Но тебе больше ничто не угрожает, — удивленная ее горячностью, проговорила Софья. — Кроме того, если ты захочешь выйти замуж, я дам тебе неплохое приданое. Тебе достаточно будет лишь сказать о том маркизу Антуану, мы с ним обо всем договорились.
— Так-то оно так — задумчиво сказала Агриппина. — Да только скучно тут жить… Вы увидите море, а я тоже всегда мечтала на него посмотреть…
С Агриппины мысли Сони перекинулись на Альфонсину де Шовиньи. Альфонсина — пособница Флоримона де Барраса, контрабандиста и работорговца, занималась тем, что сообщала Флоримону о красивых женщинах, которые приезжали в Дежансон. По ее наводке те в некий момент исчезали из города, и больше старуха их не видела. Потом она присваивала себе вещи и деньги своих постоялиц. До сих пор ни одна из девушек, попавших в лапы преступника Флоримона, обратно не возвращалась.
Теперь, скорее всего, остаток жизни старая Альфонсина проведет в тюрьме, она будет наказана по всей строгости закона.
Соня тогда с восторгом говорила Григорию об умелой французской полиции. Она чуть ли не прославляла французских служителей закона, которые строго карают порок.
Правда, Тредиаковский эти ее горячие восторги быстро охладил.
— И в этой стране, как во всех других странах, закон представляет собой паутину для мелких мух, — усмехнулся Григорий в ответ на ее замечание. — Крупные мухи минуют ее с завидной легкостью…
И Соня продолжала размышлять о превратностях судьбы, о том, чем ей предстоит заниматься в недалеком будущем. Она узнала, что Тредиаковский — тайный агент некоего чиновника Коллегии иностранных дел.
