— Могу лишь догадываться — один из ваших любимцев, которые идут якобы в ваши апартаменты, чтобы прорваться в мои! Я не утверждаю, что они домогаются моего внимания, но у меня есть молоденькие фрейлины, еще недостаточно испорченные Версалем, чтобы я не беспокоилась за их нравственность!
— Имя, мадам, мне нужно его имя, в противном случае это всего лишь ваши домыслы!
— Хотите сказать, что мне нужно было сорвать с него маску?
В голосе Иоланды слышалась ярость.
— Ну зачем же непременно вам? Могли бы позвать гвардейцев.
— Сначала я подумала, что это Жозеф Фуше, а потом — Шарль д’Артуа…
— Брат короля? — понизив голос, зачем-то уточнил тот, кого герцогиня называла Жюль-Франсуа.
— Вот именно. Так подумайте, стоило ли мне звать гвардейцев?
Соня замерла у двери, не зная, что предпринять: то ли постучать, то ли подождать, пока Иоланда переговорит, судя по всему, со своим мужем. Но тогда получается, что она подслушивает… Наверное, лучше все же уйти.
— Вы говорите, он упоминал имя какой-то женщины?
— Можно сказать и так: он звал Геру.
— Не пойму я ваших мудреных речей, дорогая! Что вы этим хотите сказать?
— Что у нас нет в Версале женщины с таким именем. В древнегреческой мифологии это имя жены Зевса.
— Иными словами, подлинное имя женщины тоже неизвестно?
— А зачем мне ее имя? Она-то как раз никаких беспокойств мне не доставила. Разве что позволила этому повесе влюбиться в себя. Но ведь в этом мы, женщины, не властны!
— Еще как властны! — с досадой проговорил невидимый мужчина. — Версальские кокетки могут свести с ума, кого захотят.
— Вы сами ответили на свой вопрос, — отозвалась Иоланда. — Версаль — не монастырь. Я лишь хотела вас предупредить, что король может быть очень строг к таким гулякам, как мой ночной гость.
Соня потихоньку пошла к выходу, но в это время отворилась дверь и герцогиня проговорила:
— Дитя мое, я заставила вас ждать? Входите, герцог уже покидает нас. Он зашел ко мне поздороваться!
13
— Значит, вы едете в Нант? — спросил рассказчика барон де Кастр.
— В Нант! — подтвердил Разумовский. — Если бы я мог туда полететь, поверьте, я был бы уже там! Нетерпение сжигает меня.
«Езжай, голубчик, езжай! — усмехнулся про себя Тредиаковский. — Думаю, Нант — последнее место, где может сейчас быть княжна Софья».
Собственное поведение несколько смущало Григория. Но всего лишь самую малость. Кто ему этот Разумовский? Посторонний человек, который смеет говорить о любви к Соне, не имея на это никакого права. Разве не он бросил ее в Петербурге одну на растерзание жестокого света? Кто его заставлял убивать Дмитрия Воронцова? Он даже не попытался узнать, нанес ли тот ей какой-нибудь другой вред, кроме самого похищения? Ишь ты, кто-то посмел посягнуть на его собственность! А если это был всего лишь жест отчаяния?
Но нет, графа вело к смертоубийству только осознание собственной избранности. Только поэтому он, не моргнув глазом, отнял у другого человека жизнь!
Странное дело, прежде такие мысли Григория не посещали. Он не осуждал дуэли и всегда считал, что только так настоящие мужчины и должны выяснять свои отношения. Отчего же теперь он столь яростно клеймит Разумовского? Неужели все-таки ему не безразлична Софья? А если это так, почему он своему чувству изо всех сил сопротивляется?
И вообще, почему он ни словом не обмолвится о том, что ему известно, какую княжну имел в виду Леонид? И почему не хочет даже намекнуть графу, где лучше всего ее искать?
Пусть сиятельный Разумовский поколесит по Франции, поищет свою возлюбленную. Скорее всего, ему это быстро надоест, и он женится на первой попавшейся смазливой мордашке. Конечно, из богатой и знатной семьи.
А для розыска Софьи хватит и их двоих с бароном. Не идти же по следу Флоримона целой толпой…
Вдруг Тредиаковский почувствовал на себе странно напряженный взгляд Себастьяна. Он догадался, о ком говорит Разумовский! И горничную Агриппину вспомнил — ее частенько поминала в своих разговорах княжна. Почему же тогда он не говорит о том самому графу? Так и так, мол, видели мы твою невесту, сами ее ищем, нечего тебе и в Нант ездить. Но нет, барон молчит…
Почему вообще Григорий решил, что барон слабоват и инфантилен? Ишь, знаток человеческих душ! Ему ли не знать, как бывает обманчива внешность!
«Да, отпустил ты, Гриша, поводья, и твоя лошадь везет тебя, куда ей самой хочется! Вот до чего довела серьезного человека зеленоглазая княжна!»
За соседним столом зашумели — на этот раз безо всякой враждебности, и золотоволосый гигант позвал для какого-то свидетельства Разумовского. Тот извинился и отошел. Невольной паузой воспользовался барон де Кастр.
— Ты слышал, Грегор? — проговорил он, понизив голос. — Какая-то Агриппина вышла в Дежансоне замуж за маркиза де Барраса. Но маркиз — дряхлый старик.
Тредиаковский отметил про себя, что барон не стал прикидываться идиотом. Нет, его игра потоньше будет.
— Давай не будем задавать вопросы графу, а узнаем обо всем на месте. Вдруг у нас и вправду есть общие знакомые. Тебе хотелось бы принять его в свою компанию?
Барон покачал головой:
— Честно говоря, не очень. Особенно если моя догадка верна.
— И в чем же она состоит, твоя догадка? — прикинулся непонимающим Григорий, хотя ответ ему был известен.
— Думаю, его княжна и есть наша общая знакомая, княжна Софи…
— Что ты говоришь!
Теперь перебор получился у него самого. «Что ты говоришь» — прозвучало не очень убедительно.
Тредиаковский подпер голову руками и сделал вид, что он усиленно размышляет, а когда поднял голову, то поразился выражению изумления, смешанного со злостью и презрением, на лице барона де Кастра. На кого это смотрит его приятель Себастьян?
— Что это с тобой, мой друг? — спросил барона Григорий.
— Так вот же он, тот, кого мы ищем!
Тредиаковский сразу подобрался. Но мысленно попенял себе на невнимательность: мало ли в каком виде мог появиться здесь Флоримон!
Тот, на кого сейчас смотрел Себастьян, вовсе не напоминал аристократа, а тем более хитрого, пронырливого работорговца, считавшегося до сих пор неуловимым. Теперь Флоримон более походил на ободранного, загнанного волка, который чует за собой лай охотничьих собак и потому забился в первую подвернувшуюся нору. Он даже в трактир вошел, озираясь, и сел за стол у самой двери.
— Как ты только смог признать его в таком виде! — вслух похвалил Григорий барона.
— Еще бы не признать. Прежде этот человек на моих глазах не раз менял свой облик, ничуть меня не опасаясь. Я же, дурак, считал, что с его стороны это всего лишь невинные розыгрыши…
