Оказалось, что волновался он напрасно. Лиза родила сына без особых осложнений — даже схватки продолжались у нее всего около часа, что вообще было редкостью. Ей помогала одна Василиса, но наготове стоял запряженный конь, на котором в любую минуту мог помчаться за врачом Казик.
Даже в течение этого времени Станислав, по его собственному выражению, чуть не поседел, вышагивая у двери, за которой рожала Лиза, и тщетно прислушиваясь, когда из-за нее донесутся крики княгини. Он совершенно точно знал, что женщины страшно кричат при родах. Ему еще помнились вопли рожавшей Марыли. Но Елизавета Николаевна во всех отношениях была женщиной на других непохожей…
Слава господу, все обошлось, и Станислав вместе с Казиком отправился в Краков, чтобы отыскать для похорон подходящий труп. Надо сказать, и здесь ему повезло. Умершая женщина была молодой, светловолосой, так что ему оставалось лишь пригласить в замок врача, который княгиню при жизни не видел…
В день похорон в замок неожиданно приехала уйма народу. Словно весь краковский бомонд решил проводить в последний путь русскую княгиню. Прислуга сбилась с ног.
Станислав делами не занимался, потому что должен был играть роль горюющего супруга, так что вся тяжесть проведения похорон легла на плечи Василисы и Казика.
К счастью, из поместья Янковичей приехала Жозефина с дочерью и воспитанницей, и эти энергичные женщины взяли на себя прием гостей и следование церемонии, благодаря чему впоследствии в Кракове говорили, что похороны княгини были очень пышными и достойными.
Умершая лежала в гробу под вуалью, и мать Теодора единственная захотела посмотреть на лицо Лизы.
Василиса едва успела перехватить ее руку. Она мягко отвела Жозефину в сторону и сказала:
— Лучше этого не делать. Родильная горячка, она никого не красит. Вам потом станут сниться кошмары.
— Я хотела проститься с Елизаветой Николаевной, чтобы потом рассказать сыну… — Жозефина вытерла платком глаза. — Теперь можно, как говорится, открыть уста: мой сын любил княгиню Поплавскую.
Он сходил по ней с ума. Я даже не представляю, как расскажу ему о ее смерти…
— Разве Теодора сейчас нет в Польше? — спросила Василиса.
— Вы не знаете, — прошептала Жозефина, — мой бедный сын сидит в тюрьме…
— Не может быть! — воскликнула пораженная Василиса; занятая своими переживаниями, Лиза совсем позабыла рассказать ей об этом. — А за что могли посадить в тюрьму такого порядочного и благородного человека, как Теодор?
— Увы, — опять заплакала Жозефина, — он участвовал в каком-то обществе, которое призывало к восстанию за свободу Польши.
— Как же об этом узнали австрийские власти?
— Среди товарищей Теодора нашелся предатель.
Анонимным письмом он сообщил о времени и месте встречи, где молодые патриоты Польши собирались, чтобы обсудить судьбу родины… Как бы то ни было, он жив, а женщина, которую он любит…
— Успокойтесь, пани Янкович, прошу вас, все мы смертны…
— Да, да, простите, Василиса, я сейчас возьму себя в руки. В конце концов, я приехала, чтобы помочь Станиславу, а не проливать слезы!
Приглашенный на похороны священник осведомился:
— Умершая была католичкой?
— Католичкой, — твердо сказал Станислав; на этот раз он не покривил душой.
Умершая бродяжка была католичкой.
Когда во время небольшой передышки Василиса подошла к князю, который сидел в гостиной в трауре и только кивал на соболезнования друзей и знакомых, он вдруг спросил ее:
— Бог не покарает меня за это?
— Бог — вряд ли, ведь вы сделали все, чтобы одну из отверженных душ похоронить достойно, но законные власти вполне могли бы найти в ваших действиях нарушение закона, — честно ответила она.
Игнаца оставили в доме на болоте вместе с Лизой. Впрочем, он настолько был увлечен устройством оранжерейных посадок на новом месте, что, казалось, ничего вокруг не замечал.
В землю он добавил немного торфа, который добыл собственноручно с болота, и надеялся, что это удобрение существенно улучшит рост цветов.
Лиза стала помогать Игнацу в его работах, потому что мысли о происходящих в это время в замке ее собственных похоронах навевали уныние на молодую женщину. Помощь княгини садовник и ученый принял как должное и даже сердился и ворчал, если она делала что-то не так.
— Осторожнее, ваше сиятельство! — кричал он и добавлял:
— Представьте себе, что это ваши дети, но с гораздо более хрупким тельцем…
После, вспоминая происходящее, Лиза корила себя за несерьезность и удивлялась, что Станислав ее идею поддержал. Они, как дети, развлекались подготовкой к мнимым похоронам и делали все для сохранения тайны, в которую вынуждены были все же посвятить Василису и Казика — без них у супругов Поплавских вряд ли все так гладко получилось бы.
Впрочем, гладко, да не совсем! Лиза хотела кормить ребенка сама, но Василиса отсоветовала. Дело в том, что, идя навстречу желанию жены жить отдельно от него, Станислав вытребовал право время от времени брать ребенка к себе, чтобы показывать его родственникам и друзьям, а в таком случае Лизе пришлось бы ездить следом, по договору же она не должна была теперь покидать пределов Змеиной пустоши.
Станислав был тверд. Если Лиза надумала умереть, то есть чтобы свет и законная власть считали ее умершей, она теряла всякие права на замок, на поместье и, естественно, на сына. Если, конечно, она хотела его будущее обеспечить и объявить наследником Станислава.
Лиза с ужасом стала осознавать, что попала в собственноручно устроенную ловушку, то есть лишила себя не только статуса гражданки, но и возможности полноценно исполнять свои материнские обязанности. А если Станиславу взбредет в голову жениться?
Он привезет в замок чужую женщину, которая станет воспитывать ребенка, а в таком случае вряд ли Лиза сможет свободно с ним видеться.
Как выяснилось, план Лизы, по замыслу такой четкий и стройный, в жизни то тут, то там начал давать сбой. Взять хотя бы кормилицу Данилы — так звала сына Лизы, в то время как отец упорно именовал его Станиславом, — которая должна была теперь повсюду следовать за малышом. А его постоянно возили то к отцу, то к матери.
Прежде всего надо было сделать так, чтобы она во время приездов в Змеиную пустошь не встречалась с Лизой. Кормилица раньше не видела княгиню и не знала, как та выглядит, но на всякий случай Лиза переодевалась в платье прислуги и, повязав платок до бровей, сновала из кухни в гостиную. Она могла видеться с сыном только тогда, когда Василиса нарочно занимала кормилицу разговорами или чаепитиями, до которых та была большая охотница.
Благо что кормилица, важная сверх всякой меры из-за того, что она кормит княжича, на остальную прислугу вовсе не обращала внимания, будто не сама совсем недавно была такой же. Она даже осмелилась высказать князю замечание, что ей приходится неизвестно зачем ездить в такую глушь и неизвестно для чего возить туда крошку.
