Несколько раз принимался трезвонить его мобильник. Поначалу Грэм игнорировал его, а потом и вовсе отключил. Ему не нужен был внешний мир. Так называемая объективная реальность. Он никогда не признавал ее существования. Его больной мозг (в этом смысле мало чем отличающийся от мозга любого другого «нормального» человека) день за днем создавал собственную модель реальности, и уж с ней-то он мог экспериментировать сколько душе угодно.
Пальцы Германа сомкнулись на его запястье. Как будто защелкнулся стальной капкан. Первой мыслью было: «Не двигаться». А потом: «Так, хорошо». Герман больше не раскрывал рта, но смотрел прямо в глаза, и Грэм отвечал ему тем же.
Это была уже не беседа. Это была телепатическая коммуникация.
Еще чуть погодя он медленно выдохнул... и больше не вдохнул. Очень просто.
Осторожно высвободив свою руку, на которой уже наливались черные синяки, Грэм закрыл ему глаза. Порылся в карманах. Нашарил пару монет по десять евроцентов и прижал ими сомкнутые веки отца.
Для паромщика. Плата. А говорил, ничего не будет... Ничего не кончится – вот это, пожалуй, правильнее. Но Герман знал. Знал и потому был спокоен.
Следующий фрагмент начисто выпал из его памяти – Грэм не помнил, с кем говорил, что делал. Только что была палата, тускло поблескивающие монеты на мертвом лице Германа, и сразу – ветер в лицо, распахнутые полы плаща...
На ступеньках он закурил, сбежал вниз и зашагал по мокрому асфальту.
Все ли сказано? В любом случае теперь уже все равно.
Или нет?.. Господи, ну конечно, нет! Не все равно, и никогда не было все равно. Были только попытки, жалкие попытки убедить себя в том, что ты страшно крутой и не нуждаешься в одобрении свыше. К счастью, Герман все понимал. Мрачное, демоническое упорство, с которым ты игнорировал приличия, чтобы опять и опять идти на поводу у своих желаний... жить не по велению закона, а по собственной воле и собственному произволу – так, кажется, пишут в книжках?.. идти вперед, не оглядываясь, не прислушиваясь к тявканью за спиной.
Да, он понимал. Понимал даже больше, чем можно было надеяться, зная его характер.
Есть в природе человека, по-видимому, нечто, не подчиняющееся закону, какой-то «дух противоречия». И он прямо провоцируется запретом и велением закона. Закон прав в том, чего он требует, но виноват в том, что своей императивной формой вызывает дух противления и, следовательно, вызывает обратное тому, чего требует, вызывает преступление
[26]
.
Легко ему было или не очень, но все же он нашел в себе силы предоставить принца его судьбе. Отпустить в странствие, которое могло закончиться как победой над драконом, так и превращением в драконовский обед.
Ветер усилился. Несмотря на это, Грэм решил пройтись, потому что спасти его от безумия могло только одиночество. В салоне автомобиля вместе с таксистом, в вагоне метро вместе с сотней шевелящихся, дышащих, бормочущих приматов – о!.. Сама мысль об этом казалась невыносимой.
Он шел, стараясь держаться ближе к кромке тротуара: справа маячило какое-то казенное здание, не то школа, не то детский сад, и оттуда к нему тянулись голые черные ветви подступающих вплотную к ограде деревьев. Одна из ветвей уже умудрилась царапнуть его по руке. В тусклом свете уличного фонаря мелькнул острый коготь, и, скосив глаза, Грэм увидел ползущую по запястью струйку крови.
Асфальт на проезжей части блестел после дождя. В нем не было ничего зловещего, но стоило Грэму остановиться на перекрестке, темная, подернутая маслянистой пленкой поверхность колыхнулась и замерла в ожидании его следующего шага.
Вспыхнул зеленый сигнал светофора.
«Иди же... Или какого черта ты здесь делаешь?»
Какое-то время он медлил, здравый смысл боролся с очевидным абсурдом происходящего, затем оторвал ногу от бордюрного камня и занес над ровной поверхностью асфальтированной мостовой.
«Давай, ну!.. Ведь ты переходишь не реку, а дорогу».
Доверившись рассудку (или привычке?), он сделал первый шаг – и тут же провалился по колено.
«Мать т-т-твою!..» Зубы стукнули и сцепились намертво, точно детали заржавленного механизма. Волосы встали дыбом. Вдоль позвоночника прошла волна медленной дрожи, после чего по всему телу обильно выступит пот.
«Где я?.. Что стряслось с этим гребаным миром?»
Темный асфальт вокруг его ног вскипел как расплавленный шоколад, и, заглянув прямо в центр медленно раскручивающейся воронки (врата Шеол, пасть Гелы), он отчетливо понял, что сейчас умрет.
Значит, вот оно как. Ладно. Спасибо, что без боли.
Ох-х... зря он об этом подумал. Мысль волшебным образом трансформировалась в ощущения и обрушилась на него шквалом огня. Горело все: кожа под одеждой, лицо, нервные окончания. Скручивались, потрескивая, кончики волос. Грэм крикнул, но голоса своего не услышал. Кошмар поглощал его с плотоядным звуком, похожим на чавканье жидкой грязи под подошвами солдатских сапог. Еще минута – и засосет по грудь.
Ну что ж... со смертью уйдет и боль. Может быть.
Он перестал сопротивляться. Сердце застыло в груди как камень или лед. Обледеневший камень. Окаменевший лед. «Просто сделай это. Найди в себе силы принять предложенный дар».
...рывок за волосы на затылке вынудил его очнуться и открыть глаза.
О боже, нет. Дай мне умереть.
Прямо перед ним – прекрасная и ужасная – плавно покачивалась змеиная голова.
«Что тебе нужно?» – произнес он без слов.
И она услышала. Ну еще бы!
«Мне нужен ты».
«Чтобы ты получила меня... я должен быть мертвым или живым?»
«Между тем, что ты называешь жизнью, и тем, что ты называешь смертью, нет никакой разницы. Ключ! Ты должен найти ключ».
Он не понял, что это значит, но переспрашивать не стал. Если она почувствует его недоумение и сочтет нужным объяснить, она объяснит. Если не почувствует, то лучше и не настаивать. А если почувствует и не объяснит, значит, придется ему до всего доходить своим умом.
Его затягивало в воронку. Раскаленная лава плескалась уже возле самого подбородка.
– Да, – выдохнул он чуть слышно, со слезами глядя в равнодушные изумрудные глаза. – Да, я найду его.
И, лишившись сил, обмяк в вязком месиве. Крепко зажмурил глаза. Лицо его было опалено, во рту стоял привкус золы и крови. На грани обморока он еще успел подумать: это конец. Банальнейшая мысль... После чего отключился на неопределенный промежуток времени.
* * *
Он открыл глаза и увидел себя подпирающим стену какого-то здания. Ноги... нет, под ногами твердая земля.
Раз за разом делая глубокий вдох и выдыхая с чрезмерным старанием, как человек, который учится плавать, Грэм ощупывал себя с головы до ног, особое внимание уделяя волосам и лицу. Он никак не мог понять, пострадала ли хоть какая-то часть тела от пребывания в асфальтовой лаве. Не может быть, чтобы нет.
