В мае поехали в Марфино, разожгли костер, и, пока отец насаживал мясо на шампуры, Рита побежала к заветной калитке, ворвалась в буйно цветущий сад и, пробежав его до самого конца, взглянув на дверь, поняла, что дом пуст и что два окна разбиты...
Через неделю снова вырвались за город, мать с отцом поссорились и долго выясняли отношения возле костра. Им было не до Риты. Она убежала в лес, оттуда в сад, где чуть ли не налетела на красивую молодую женщину, загорающую на надувном матраце. Обе закричали, откуда-то прибежал Владимир Сергеевич, стал их успокаивать. Объяснил своей жене (Рита узнала об этом позже), что эта девочка ходит через сад к соседям, чтобы купить молоко.
Они даже познакомились, но Рита упорно не хотела запоминать имя этой женщины, из-за которой она стала видеть Лесника так редко. Она ревновала, она переживала, она подолгу сидела в траве за забором, подсматривая за ненавистной ей соперницей, в душе, конечно, желая во всем на нее походить...
Спустя две недели они все же встретились, он не хотел отвечать на ее вопросы, связанные со своей женой. Сказал только, что давно женат, но его чувства к Рите сильнее и что он любит ее. Они гуляли, обнявшись, по лесным тропинкам, Владимир Сергеевич держал свою горячую руку на ее талии и говорил ей нежные слова. Когда он целовал ее, прислонив спиной к дереву, ей казалось, что она сейчас умрет, настолько сильны и невыразимо прекрасны были ее чувства к этому красивому и нежному мужчине. Ей давно уже было пора возвращаться, но она не могла даже подумать о том, что вот сейчас ее счастье кончится и, вместо того чтобы переживать поцелуй за поцелуем, ей придется давиться ненавистным ей салатом, вести глупые и вежливые разговоры с матерью, мыть посуду.
Они почти дошли до калитки, когда до Риты донеслись звуки музыки.
— Твоя жена там?
— Нет, там никого нет, просто я оставил включенным транзистор.
Он пригласил ее к себе, но она отказалась. Ей нравился лес, его тишина и прохлада. Последний поцелуй, обещавший быть прощальным, перерос во что-то большее, и Рита не поняла, как оказалась лежащей на земле, на теплом хвойном настиле. Руки Владимира Сергеевича скользили по ее ногам, путаясь в оборках желтого сарафана. Небо вместе с пышными темно-зелеными шапками елей и белоснежными облаками закружилось сначала по часовой стрелке, затем обратно... Она не понимала, что с ней происходит, и не могла открыть глаз. Душные объятья, жаркое дыхание мужчины, его несвязное бормотанье, затем какой-то посторонний голос, который показался ей совсем тихим, словно голову ей обернули толстым слоем ваты, и непонятные ощущения, от которых хотелось или кричать и звать на помощь, или петь.
Внутри ее происходило непонятное скольжение, которому, казалось, не будет конца. Она уже не принадлежала себе, ее крепко держали мужские руки. Ей даже показалось, что у мужчины, который обнимал ее, не две руки, а гораздо больше, потому что, когда она исторгла звук, похожий на рычание или стон, одна из этих вездесущих и горячих рук зажала ей рот...
Когда она открыла глаза, то поняла, что ее несут на руках. Ее поставили на землю, как куклу, и больше она ничего не помнила...
Она очнулась и тряхнула головой. Ей не верилось, что она снова здесь, в Марфино, и что за окнами шумят кроны именно тех деревьев, которые были свидетелями ее первого любовного опыта, ее первого любовного несчастья...
— Ты не хочешь ни о чем меня спросить? — спросил Владимир Сергеевич, вставая со своего места и усаживаясь на медвежью шкуру прямо возле ее ног и обнимая их, целуя колени.
— А о чем спрашивать, если и так все ясно... Ты был молод, однажды гулял по лесу и встретил девочку с явно порочным взглядом. Мне ведь уже в первую встречу захотелось, чтобы ты поцеловал меня.
— Но что же здесь порочного? Ведь я тогда был, как ты говоришь, молод, довольно красив, если верить женщинам...
— А какой была я?
— Худышкой с огромными глазами, тонкими ногами и сбитыми коленями. Я даже запомнил твой шрам, эту стрелку, указывающую мне, куда двигаться дальше. Этот шрам просто сводил меня с ума.
— А тебе не страшно было?..
— Страшно. Я и не собирался делать с тобой ничего такого, я находил удовольствие в самом томлении, в тех многочисленных физических и нравственных преградах, которые мне не позволялось переступать. Мне нравилось гулять с тобой в лесу, целовать твои обветренные губы, чувствовать тебя, такую маленькую, худенькую, трепещущую, в моих объятиях.
— Но как же ты решился?
— Не знаю. Не справившись со своими чувствами, я совершил преступление и сильно испугался.
— Когда я вышла на поляну, мои родители были в шоке, мама кричала, а отец кинулся в лес... Почему он не нашел тебя, ведь если бежать по дороге, то все равно рано или поздно наткнешься на калитку. Это же так просто.
— Рита, посмотри на меня.
Она подняла голову и посмотрела. Нет, никаких прежних чувств к этому мужчине она уже не испытывала. Разве что рядом с ним ей сейчас было спокойнее, чем там, в машине с Амфиараем.
— Неужели ты так ничего и не поняла?
— А что я должна понять? Ты изнасиловал меня, несовершеннолетнюю, и сбежал. Банальнейшая история, сломавшая мне всю жизнь. Ведь из-за этого мне пришлось очень рано — ты себе даже представить не можешь, насколько рано! — выйти замуж за доктора Араму.
— Рита, не валяй дурака. — Она услышала нотки раздражения и очень удивилась этому.
— Я не понимаю тебя.
— Рита, но ведь прошло почти десять лет, неужели ты так ничего и не поняла и тебе ничего не рассказали?
— А что мне должны были рассказать?
Владимир Сергеевич встал, подошел к камину и принялся нервно ворошить полуобгоревшие поленья. Сейчас, если не брать во внимание его светловолосой головы, он своим телом напомнил ей Оскара.
— Рита, — он повернулся к ней, — да ведь я же тогда был не один!
— Как это не один? А с кем же?
— Нас было двое. Я и мой друг. Он появился в лесу настолько не вовремя, что даже трудно себе представить... Я и раньше рассказывал ему о тебе, о наших редких встречах. А уж когда я почти на его глазах взял тебя, потеряв всякую осторожность, он, воспользовавшись твоим бессознательным состоянием...
Рита широко раскрыла глаза:
— Воспользовавшись? Нет, этого не может быть! Ты все это придумал, я ничего такого не помнила, не знала, не чувствовала... Двое! Да как вы могли? Как ты мог?
— Мог, представь себе. И этим другом был ни кто иной, как Оскар Арама. Мы поступили подло, мы испугались. У него была прекрасная репутация, ему никак нельзя было засветиться в такого рода скандале. Для врача его профиля это было недопустимым. У меня тоже были свои планы, куда никак не входили годы, которые я мог бы провести в тюрьме. И твой отец догнал нас уже на шоссе, он вычислил нас, он все понял, когда увидел пятна крови на нашей одежде, налипшую хвою, бледные, перепуганные лица...
