Сделав это, я нажала на педаль газа и бодро вырулила из все еще не рассосавшегося на подъезде к ресторану скопища автомобилей. Езда в нетрезвом виде не входила в число моих привычек, и я поехала на квартиру, где в заключении томились Казаков, Кузнецов, Хоенц и Бессонова, благо это было куда ближе, чем мое основное место обитания.
Уже из коридора я услышала виртуозные рулады в исполнении моего любимого певца трех последних дней Константина Казакова:
— «В-вот она гильзыа-а ат пул-ли на-вы-ы-ылет… карта каторрую ниэчем покррыть мы астастае-о-омол одни в ентом мире-е… Бох-х… их-их… устал нас люббить!..»
Соло Казакова дополнилось тоскливым подвыванием Кузнецова и Хойчика, и, судя по идиотскому хохоту по окончании пассажа, все трое снова были безобразно пьяны.
«Может, побочный эффект перцептинового воздержания? — подумала я. — Все это шутовство, паясничанье, алкоголизм, может, это все оттого, что организм требует очередной дозы зелья, но не получает ее? Им давали малые дозы, и перцептиновая зависимость носит латентную, скрытую форму?»
Однако после того как я открыла дверь, мои мысли приобрели совершенно иное течение. Прямо на ковре в прихожей валялся разноцветный Казаков, весь перемазанный губной помадой, тенями, гуталином, акварельными красками, даже кетчупом и майонезом — в общем, всем тем, что имеет цвет и может мазаться. Вокруг него на полусогнутых волосатых ножках прыгал голый Кузнецов с бутылкой водки в руке и периодически кропил из нее своего тезку и собутыльника. Однако стоит отдать должное Кузнецову: на нем наличествовал большой розовый бант, повязанный непосредственно на мужское достоинство, а на Казакове и того не было. Чего он скрыть и не пытался, а увидев меня, бесстыдно засучил кривыми ножками и заорал во все горло:
— А-а-а нам усе ррравно! а нам усе равно! пусть ба-аимся мы воллка и са-а-аву!
— Так… — только и смогла выдавить я. — А где Лена?..
— Она на кухне с Хоенцем водяру жррет, — эротично мелькая бантом, пробормотал Кузнецов и, навернувшись через Казакова, звучно шлепнулся голым брюхом о пол.
Они определенно больны, подумала я. Вероятно, организм слишком привык к перцептину. Лишившись его, «светлячки» и ведут себя как перепившиеся «огненной воды» папуасы, к тому же страдающие идиотией, чесоткой и болезнью Паркинсона.
Я прошла на кухню. Здесь прямо на полу сидел смертельно пьяный Хоенц, кропотливо подбирающий с пола микроскопические осколки растертых в пыль стекол очков. Рядом на табуреточке, сиротливо прислонившись к стенке и съежившись, как от холода, сидела Бессонова. Ее туалет тоже не блистал разнообразием и изысканностью: рваные казаковские шорты, чьи-то носки в полосочку, а венчала этот наряд «от кутюр» болтавшаяся на шее бедной девочки связка бельевых прищепок на веревочке.
— Ты все-таки дала им ключи? — злобно спросила я, ощущая, как последние остатки алкогольного опьянения слетают с меня. — Я же просила…
— Да не давала я, — потухшим голосом сообщила Лена. — Они сами…
— Что сами? Ключи нашли?
— Да на хрена нам ключи?.. — вполз в кухню Кузнецов и, глупо икнув, улегся на полу. — Мы через балкон!..
— Но тут же пятый этаж!
— А и черррт бы его!.. Выпить охота, — блаженно ухмыляясь, изрек Кузнецов.
— И кто лазал?
— Сначала я, потом Казаков, — пробормотал Кузнецов, сплевывая на пол и растирая подбородком. — А ты что хотела?.. ик!.. нечего нас… ик!.. в хате запирать наглухо… ик!..
— Да ты бы им дала ключи! — заорала я вне себя от такого неслыханного безумства.
— Да мы ее как… ета самое… тррахнули… так у ней… ик!.. все, стало быть, с черепушки-та-а-а и вы-ик! — летело! — сообщил Кузнецов, с завидной методичностью пиная Хоенца в бок.
Лена подняла на меня усталые мутные глаза и выговорила:
— Я забыла, где они.
— Забыла, куда положила ключи? — переспросила я. — А как же, скажем, вы бы жили, если бы я появилась через неделю? Ах, да, — вспомнила я, взглянув на втягивающегося в кухню на руках Казакова. — Через окно…
— А ты где была? — проблеял тот. — На банкете у Анкутдинова, что ли?
— А ты откуда знаешь?
— Да вырядилась, как цаца, куда тебе еще выеживаться идти?.. — обессиленно выдавил он, ткнувшись лбом в колено Кузнецова. По всей видимости, на эту фразу ушел весь остаточный потенциал его организма, потому что он затих и через минуту басовито захрапел.
— Да они уж все спят! — сказала я, окидывая взглядом Кузнецова, Казакова и прикорнувшую щекой к столу Бессонову.
— Ненормальные какие-то у т-тебя друзья, — сказал Хоенц, тоскливо кидая останки очков в мусорное ведро. — Сначала в-вроде н-ничего, а потом…
— Да ты тоже лыка н-не в-вяжешь, — передразнила его я. — Ладно, иди спи.
— А эт-ти?
— Эт-ти пусть тут остаются, — отчеканила я, — я не нанималась им в носильщики.
— Было бы кого н-насиловать… — пробормотал тот, делая попытку подняться. Но ноги бессильно подкосились, и он, уронив голову на задницу Казакова, опочил сладким сном.
Я деловито пнула безжизненное тело каждого из перепившейся братии и, выключив в кухне свет, перешла в зал. Здесь я содрала с себя вечернее платье и, швырнув его в кресло, рухнула на диван. На мгновение вспомнился передатчик в машине, но спать хотелось невыносимо, и я, откинув всякие мысли о передвижении, провалилась в невыразимо приятную тьму…
* * *
— Половина одиннадцатого, — сказал Тимофееву Анкутдинов, — а Блэкмора все нет. Где там его Лейсман манежит?
— Сейчас будут. Лейсман свое дело знает туго.
— А ты куда эту мисс Марпл местного розлива отвез? — спросил шеф.
— Иванову, что ли? До «Лиры» докинул, у нее ж там тачка осталась. А ты с ней все решил?
— Чего решать? Сказал я ей: так и так, пропал из больницы твой главный свидетель Светлов, валяй ищи! Положу тебе четыреста «зеленых» в день, потому как дорога честь фирмы! — усмехнулся Анкутдинов.
— А если найдет?
— Кого — Светлова? Ну, если найдет, пеняй на себя, Александр Иванович.
Тимофеев улыбнулся.
— Она баба не то чтобы глупая, — произнес он скептически, — но, чтобы найти Светлова, ей меня надлежит вокруг пальца обвести. Меня! Шутка ли?..
— Здоров же ты хвалиться.
— А что, неправду я сказал?
— Шучу, шучу. А вот и наши долгожданные иностранные партнеры.
В дверях показалась улыбающаяся физиономия мистера Дональда Блэкмора бок о бок с Лейсманом. За ними проследовал высокий широкоплечий мужчина в темном пиджаке, с красной жилистой шеей и худым бесстрастным лицом.
— Вот и мы, господин президент, — весело проговорил Лейсман. — Вовремя?
