– Да, действительно, я как-то об этом не подумала. Жаль, что Сапрыкин далеко, он бы помог мне добраться до сокровищ Бурковица. Глядишь, что-нибудь да прояснилось бы… Валь, а ведь ты тоже похудел. Иди сюда. – Она притянула его к себе и поцеловала. – Напрасно я тебя сюда притащила, весь отпуск тебе испортила.
– Глупости. Если бы не я, неизвестно, увиделись бы мы с тобой когда-нибудь или нет…
– Ну ладно, теперь пойдем. Давай я обопрусь на твою руку…
Они вышли из палаты и спустились на лифте на первый этаж, где в самом конце левого крыла клиники находился «красный уголок».
Увидев старенькое пианино, Наталия почувствовала себя предательницей: как же долго она не играла! Разве что для дела, а для души? Она не помнила, когда последний раз садилась за инструмент, чтобы просто помузицировать. А ведь музыка еще совсем недавно была частью ее жизни…
Она открыла крышку, прикоснулась пальцами к пожелтевшим клавишам и сразу же вспомнила свою музыкальную школу, где работала преподавателем сольфеджио и музлитературы, вспомнила обаятельную и нестареющую Бланш, своих учеников… Но потом воздух вокруг нее стал сгущаться, превращаясь в плотную прозрачную цветную массу, которая прямо на глазах стала расцвечиваться все новыми и новыми оттенками, все больше оранжевого и какого-то солнечного света… Персиковые тона сменялись на бежевые, желтые на розовые, красные на янтарные, и все это закружилось, смешалось, а потом распалось на отдельные фрагменты, один из которых выделился, и стали четче обозначены контуры: она увидела девушку, необычайно хорошенькую, с белой кожей и нежным румянцем во всю щеку, ее рыжие волосы, рассыпанные по обнаженным плечам, словно источали мягкий и теплый свет; на девушке было полосатое, синее с белым, изящное платье с белым кружевным воротником; она, улыбаясь, несла поднос, на котором стояли начищенный серебряный кофейник и крохотный фарфоровый, розовый с белым, молочник. Девушка сначала шла навстречу Наталии, но потом остановилась, замерла и так и застыла с очаровательной улыбкой на лице. И словно откуда-то сверху раздался пространственный, гулкий, как это бывает в музеях, женский голос: «Творчество малоизвестного у нас в стране французского постимпрессиониста Роже Лотара привлекает к себе внимание искусствоведов, которые почти каждый год открывают его для себя благодаря рассекречиванию частных коллекций… Оказывается, Роже Лотар, будучи одержим страстью ко всему мистическому, перед смертью припрятал большую часть своих произведений в тайниках… Его картины находят по всей Франции и даже за рубежом. Его манеру письма, характерную только для него технику, стиль невозможно спутать ни с кем другим. Кроме того, поражает цветовая гамма его полотен: все они насыщены солнцем. Некоторые упрекали его в подражании Огюсту Ренуару, но Лотар уникален сам по себе… Что же касается его солнечного мироощущения, то здесь каждый волен истолковывать такую тягу к золотисто-розовым тонам по-своему. Десять лет тому назад, в маленьком местечке неподалеку от Тулузы, в одном летнем кафе, обнаружили довольно большое полотно Роже Лотара, которое хозяин кафе продал Лувру за пятьдесят миллионов франков. На картине была изображена рыжеволосая девушка с серебряным кофейником на подносе, картина так и называлась „Рыжая девушка с кофейником“. Но до Лувра картину не довезли – она была похищена по дороге…»
Затем звук исказился, как это бывает при увеличении скорости магнитной ленты, а потом, наоборот, поплыл, хрипя и съезжая все ниже и ниже, до глубоких басов, пока не затих совсем.
Наталия от волнения и слабости вспотела. Она оглянулась: Валентин стоял позади и смотрел на нее с испуганным выражением лица.
– Что случилось? Почему ты так странно на меня смотришь? – спросила она, вытирая ладонью пот со лба. – Что-нибудь не так?
– Мне показалось, что ты говорила по-французски. Ты знаешь французский язык?
– Нет, конечно. А что я играла?
– По-моему, это было искаженное до неузнаваемости «Болеро» Равеля. Инструмент, похоже, пора на свалку…
– У меня кружится голова. Отведи меня, пожалуйста, в палату. Мне кажется, я сплю на ходу…
После того как Валентин уехал к Полине на квартиру, чтобы переночевать и утром вновь приехать в больницу, Наталия крепко уснула. А когда проснулась, была ночь. Больница спала. «При чем здесь Роже Лотар? И почему я о нем ничего не слышала? Какое красивое название для картины „Рыжая девушка с кофейником“… Имеет ли это какое-нибудь значение в моем деле? Ведь Полина тоже была рыжая… Нет, все не то… А что, если связать Бурковица, этого таинственного антиквара, хирурга и убийцу, с именем Роже Лотара… Понятное дело, это не он украл „Рыжую девушку…“, но он мог купить ее… Или найти покупателя… Я вот тут лежу и бездельничаю, а ведь надо работать. И еще: Полина. Откуда у нее деньги на цюрихский особняк? И почему она ничего не рассказала о том, что ей вырезали аппендикс? Все элементарно: она просто не сочла это необходимым. Операция легкая, обычная, а если учесть, что она вообще не любит (не любила…) распространяться о своих болезнях, то все вполне понятно. Хотя непонятно, почему Романов сказал, что у нее двойной шов. Зачем ей-то двойной шов? Предположим, что люди, которых Логинов назвал «людьми из команды президента», охотились за чем-то, что можно было спрятать в животе, в слепой кишке, – предположим, что-то, несомненно, маленькое, но содержащее в себе ценную информацию: микропленку или магнитную ленту в капсуле, такое вполне возможно, – и для этого потрошили всех пациенток, которых оперировал тридцатого мая Бурковиц. Но ведь они не церемонились со своими жертвами и, не найдя ничего, бросали истекающую кровью женщину, обрекая ее тем самым на верную смерть, после чего принимались за поиски следующей…
Но Полину-то не потрошили. Если бы на нее напали и что-нибудь с ней сделали, то, во-первых, она бы либо умерла, либо, если бы осталась в живых, непременно рассказала об этом мне, учитывая тот факт, что мой близкий знакомый – прокурор города. Да и вообще, если бы Полина, эта храбрая и рисковая женщина, попала в подобный переплет, по ней было бы видно. А то ведь она, что называется, цвела и пахла, как майская роза. Она была счастлива. Да и было от чего: она была влюблена – раз, у нее уже к тому времени была роскошная квартира в центре Москвы – два, особняк в Цюрихе – три!»
Решение пришло само собой: надо было бежать из больницы. Находясь в квартире Полины и чувствуя на себе заботу Валентина, Наталия поправится скорее, чем здесь, в этих больничных стенах.
Она надела на пижаму длинный больничный халат и вышла в коридор. Беспрепятственно спустилась вниз и лишь возле гардероба наткнулась на сонную нянечку, которая дежурила возле телефона.
– Ты куда? – вяло спросила она и широко зевнула.
– Ко мне приехали… издалека… Откройте, пожалуйста, дверь…
– Вы, бабы, совсем уже с ума посходили, ни минуты не можете без мужиков…
Наталия разозлилась: ну почему женщины бывают такими грубыми?
– А у вас у самой есть мужик? – вдруг спросила она. – Зачем вы мне грубите?
