Но тварь, как обычно, переодеваться не хотела. Она словно приросла к куртке. Хотя…
Шостак еще раз посмотрел на чудовище.
Может, он и на самом деле прирос. Довольно! В его квартире еще не было чесотки или чумы. После ухода твари Шостак каждый раз мыл пол с хлоркой.
— Ты молодец, — еще раз похвалил врач. — Сейчас можешь идти. Но перед тем как уйти, скажи своему учителю, как ты обязан себя вести.
На лице владельца плаща появилось сосредоточенное выражение.
— Я не должен попадаться людям на глаза.
— Так.
— Я не должен убивать свинок.
— Правильно, молодец. А сейчас иди к себе и поспи. Ты должен спать. Больше ко мне не приходи, я сам тебя найду. Понял?
— Понял.
— Где ты взял этот плащ?
— Мне холодно.
— Избавься от него! Скажи, что понял!
— Я понял. Мне нужно избавиться от плаща.
— Молодец. Ступай!
Шостак открыл дверь, выглянул, желая избежать ненужных встреч с соседями, и выпустил тварь. Зайдя в квартиру, он стал набирать воду в таз.
Один из камней доктор в этот же вечер отнес своему знакомому ювелиру. Тот посмотрел камень на свет, повертел его под микроскопом, вернул Шостаку, потом снял очки и тут же предложил за камень семьдесят тысяч долларов.
— Просто у меня больше нет, — пояснил он. — Но если сможешь перебросить товар через границу, то получишь в два раза больше.
Шостак решил тогда не рисковать. Бриллианты он спрятал в надежном месте. Вернуться за ними будет никогда не поздно. Главное, что они есть.
А потом произошло непредвиденное. Тварь исчезла. Ее не было ни на привычном чердаке дома Шостака, ни в подвале аварийного дома в соседнем районе, где она облюбовала себе жилище. Она не приходила кормиться, принимать капли и инъекции. Через несколько дней Шостак узнал о событиях, которые взбудоражили весь город. Сомнений в том, чьих рук это дело, у врача не было. Теперь оставалось только одно — найти свое детище и поставить ему последнюю инъекцию в его жизни. Наполнить шприц бурой жидкостью и увести тварь туда, где больше не будет мук. Но человек только предполагает. Тварь что-то почувствовала, и Шостак понял, что теперь даже ему угрожает опасность. Впрочем, почему даже ему? Вот как раз ему — в первую очередь.
Тварь почувствовала опасность и исчезла.
Глава 18
Никитин с Игорем и Мишкой выехали в Заболоцк поездом в начале девятого утра. Погода была не ахти, поэтому опера сели в вагон сразу же, едва подали состав. По иронии судьбы, билеты достали с большим трудом, даже для них. Никитин посмотрел на эти бумажки, не удержался и чертыхнулся. Все места были в разных вагонах. А это означало, что почти сутки каждому из них придется ехать в одиночестве, выслушивая бормотание старушек или гули-гули мамочек с младенцами. До отправления поезда оставалось еще чуть больше двадцати минут, и личный состав отдела по раскрытию убийств принялся за работу. За четверть часа они поменяли местами чуть ли не три вагона. Одному пассажиру не нравилось ехать со старушками, другому — с нерусскими. Но вскоре все смешалось, и проводники пришли в ужас. В трех вагонах ехали посторонние люди, но никто не жаловался на нехватку места или плохую компанию.
Лучшим вариантом, которого смогли добиться сыщики, был следующий. Никитин с Саморуковым ехали в одном купе с молодыми парнями, на вид — студентами, а Стариков — в соседнем, вместе с тремя девушками.
Можно было, конечно, еще купе три-четыре перетасовать и оказаться рядом всем троим, но Стариков неожиданно махнул рукой и заявил:
— Хватит маяться! Мы и так рядом. Давайте лучше отдохнем.
Никитин прищурился, окинул подозрительным взглядом такую малину и пробормотал:
— Ну-ну. Отдыхай, дорогой наш труженик.
Судя по всему, лекция о киноискусстве в соседнем купе продолжалась, колеса по-прежнему стучали, за окнами надоедливо мелькали березы средней полосы. Не сговариваясь, Саша с Мишкой улеглись на нижних полках. До Заболоцка оставалось восемнадцать часов. Поезд должен был прибыть туда ровно в пять утра.
Колеса стучали и стучали. Саша закрыл глаза.
Булгаков беспокоился зря. В пять утра на перроне железнодорожного вокзала города Заболоцка было не так много людей, чтобы среди них могла затеряться группа майора Никитина. Окинув беглым взглядом перрон, Андрей увидел деда с бабкой, сидящих на своих дачных пожитках, двух кавказцев с букетом цветов и трех крепких мужиков. Они курили, встав под продолговатый козырек с тыльной стены вокзала. На троих у них была одна сумка.
Вспомнив о гитаре и улыбнувшись, Андрей твердой поступью направился в сторону сигаретных огоньков, кружащихся на месте, словно мотыльки.
Вчера вечером Шостак в гостиничном ресторане встретился с Мориком, городским авторитетом. Собственно, на настоящего законника он был похож мало, но и Заболоцк не дотягивал до города. Морик был человеком дела. Он пропустил мимо ушей все лишнее и сразу спросил, что Шостаку нужно. Тот в двух словах объяснил, что требуется свой мент в РОВД. За встречу с ним он готов расплатиться. Морик немного подумал, встал из-за столика и отошел к группе немолодых мужчин, распивающих коньяк. Шостак потягивал пиво из высокого стакана и искоса поглядывал на Морика.
Наблюдение шло и за ним самим. Он посматривал в сторону столика, за которым сидели любители коньяка, и то и дело натыкался на чей-нибудь взгляд. Вероятно, Морику удалось в чем-то убедить мужчин, потому что один из них нехотя встал, кинул на стол салфетку и в сопровождении все того же вездесущего Морика направился к врачу.
Сев без разрешения на стул напротив Шостака, он некоторое время молчал и с интересом наблюдал за тем, как его визави пьет пиво.
— Если ты мент, то твои дети не смогут даже найти твою могилу, чтобы плюнуть на нее.
Шостак поставил стакан на стол и заявил:
— Сейчас ты мне расскажешь, что я влез в мужские игры, не подумал о последствиях, моя шкура будет висеть у тебя на стене в качестве предостережения всем, кто тебя решил поиметь. Да? Может, к делу перейдем? Или дальше в страшилки играть будем?
Мужчина некоторое время удивленно разглядывал Шостака, потом неожиданно расхохотался.
— Неплохо. Смело сказал. Надо записать.
— Я уже давно никого и ничего не боюсь, — заметил врач. — Не тот возраст, чтобы в штаны писать при виде такой крутизны. Ты знаешь, что мне нужно. Я готов заплатить.
— Сколько?
— Когда я покупаю на базаре дыню, цену мне называет продавец.
— Ты не на базаре.
— Но я и не дыню покупаю.
Мужчина улыбнулся.
— Ты мне нравишься.
— Это понятие относительное, — ответил Шостак. — Я тебе нравлюсь, потому что при деньгах. Если бы их у меня не было, то в лучшем случае ты просто не стал бы со мной разговаривать. В худшем меня пристукнули бы твои гоблины. Я их в зале девять человек насчитал.
