— Вы можете сказать, какие отношения были у покойного с супругой?
— Вас как зовут? — вдруг спросила она.
— Татьяна Александровна. Можно просто Таня.
— Я хочу сказать, Татьяна Александровна, что не надо обладать большой наблюдательностью, чтобы обратить внимание на что-то неладное в их отношениях. Ветреная она. Молодая еще, не нагулялась. Он, конечно, любил ее, что там говорить. И мириться с ее похождениями не хотел. У нас ведь тут деревня. Каждый друг про друга все знает. Тут был слух, что он даже детектива нанимал за ней следить. Только в этом деле разве ж уследишь?
— Я слышала, что она вышла за него замуж из-за денег. Как вы считаете?
— Мое дело маленькое. Пришла — убрала, сготовила, еще дела какие-нибудь.
— А все-таки?
— Да как все считают, так и я. Из-за денег, конечно. Ну и из-за его тогдашнего положения. Он же директором крупного завода был. Она тогда-то не так хвост пушила. А потом предприятие разорилось, все пошло под откос, и он ушел на пенсию. «Мне, — говорит, — нечего больше рабочим сказать».
— Мам, жрать хочу, не могу. Сейчас умру! — с порога закричал мальчуган, терроризировавший котенка.
— Там картошка на плите. Поешь сам. Видишь, у меня люди.
Мальчуган загромыхал посудой.
А Нина Ивановна продолжила:
— Вот тогда она совсем и разгулялась.
— А как вы считаете, могла Ирина Анатольевна убить своего мужа?
Она покачала головой:
— Ой, не знаю. Чего не знаю, того не знаю. Чужая душа — потемки.
— Еще вопросик можно?
— Да чего же. Спрашивайте, конечно.
— Он умер в кабинете, в кресле, внезапно получив большую дозу облучения. Вы ведь в кабинете его тоже убирали, так?
Она кивнула.
— Может, вы заметили, что какая-то вещь исчезла, например?
Нина Ивановна задумчиво пожала плечами:
— Вроде ничего не пропало. Правда… Но, может, мне это и показалось.
— Что показалось?
— Недели, наверное, за две до его смерти мне вдруг показалось, что у него новое кресло. В его-то кресле ободочек по краю был малиновый, и уже трещинки по нему пошли. А тут вдруг розовый. Светлее. Ненамного, конечно. И целенький. Я, конечно, спрашивать его не стала. А сегодня утром смотрю — опять малиновый и с трещинками. Я, правда, подумала, что мне просто показалось.
— У них ведь сигнализация в доме, правда?
— Да, есть.
— Значит, никто чужой войти-выйти не мог незамеченным?
— Как раз мог. За день до того, как я новое кресло заметила, у них сарай загорелся. Все там толкались. А дом был открыт. А уж вчера и вовсе. В доме-то столпотворение было. Его же вчера хоронили. Тут уж и вовсе разве уследишь за всеми? И на другой день после смерти могли подменить. Ирина-то поздно вернулась. Кому надо, тот сумеет.
— Понятно. А гости в доме Губера бывали накануне его смерти? Посетители какие-нибудь?
Женщина украдкой взглянула на ходики на стене.
— Бывали. Правда, приходили все больше к ней. А вот прямо перед его смертью один из таких заявился часа в два, наверное. Так Ирина меня сразу домой выпроводила. «Иди, — говорит, — пораньше. Отдыхай».
— Мам, а ты компот сварила? — крикнул с кухни мальчуган.
Я поднялась. Давно пора уже освободить их от моего присутствия.
— Спасибо вам большое, Нина Ивановна. Вы мне очень помогли.
Я покинула их дом и вернулась в машину, чтобы продолжить наблюдение за Ириной.
Некоторое время я слышала только звук телевизора.
Потом в доме погас свет, и в эфире наступила тишина. Еще немного понаблюдав за домом и не услышав больше ничего интересного, я включила зажигание и отправилась в Тарасов.
Было уже около одиннадцати. Ленка теперь, наверное, уже и ждать перестала.
Ничего, потерпит. Один раз можно и в такое время явиться. От визита все равно не отвертеться. Включив музычку, я снова тронулась в путь. Легкий ветерок, звездное небо, приятная мелодия… Класс. Единственное, что мне не нравилось на данном этапе, — это возмущение моего желудка по поводу бессердечного к нему отношения.
И еще, конечно, докучали мысли. Всю дорогу до Тарасова я анализировала услышанное.
Теперь я была почти уверена, что «нечто», несущее смерть, находилось именно в кресле.
Снотворное, вероятно, жена ему специально дала, чтобы он оставался в кресле как можно дольше. Она небось последние две недели снотворным его от души пичкала. В итоге Эрнст Натанович проводил в кресле каждый раз приличное количество часов.
Только вот где теперь искать это кресло?
Не исключено, что оно на свалке. Я исхожу из того, что если уж высокопоставленные лица не заботятся об экологии, то вряд ли этим будет заниматься преступник. Хранить где-нибудь у себя эту дорогостоящую и опасную начинку, как говорится, на «черный день», тем более не будет. Несмотря на то, что она смогла бы еще не раз пригодиться. Слишком уж большая угроза для собственного драгоценного здоровья.
* * *
Машину я поставила в гараж, а к Ленке отправилась пешком. Она живет недалеко от меня.
— Ну, наконе-ец-то, — пропела подруга. — Мы тебя уже заждались. Быстро мой руки и проходи на кухню.
Я откозыряла:
— Слушаю и повинуюсь.
— К пустой голове руку не прикладывают, — хихикнула Ленка, — шевелись.
Я вымыла руки и прошла на кухню. За столом, прислонившись спиной к шкафу, сидела крашенная в пепельный цвет сероглазая девушка в светлых шортах и топике. Гостья поглаживала дремавшую у нее на коленях Ленкину любимицу, многоцветную кошку Маруську.
На столе я увидела пустую бутылку «Монастырки» и блюдо, прикрытое салфеткой, — видимо, поджидавший меня пирог, — и фужеры.
— Это моя подруга Таня, лучший детектив Тарасова. Прошу любить и жаловать. А это, — Ленка указала на девушку, — моя подруга Света, диспетчер завода ЖБИ-1.
— Очень приятно, — одновременно проговорили мы и рассмеялись.
— Мы вот тут тебе пирога оставили.
Я уселась за стол.
— Вообще-то, я бы от чего-нибудь и более существенного не отказалась. Голодная как волк.
— Сейчас придумаем что-нибудь.
Подруга открыла холодильник и, изучив его скудное содержимое, спросила:
— Яичницу будешь?
— Ага. И желательно из трех яиц. Не слишком тебя объем?
— Ну что ты, Таня.
Ленка поставила сковородку на огонь, разбила яйца и достала из холодильника еще одну бутылку.
