— Мы застукали его, когда он пытался залезть в машину. Все замки были открыты, но его так плющит, что он был не в состоянии справиться с дверной ручкой. — Полицейский похлопал себя по боку. — Утверждает, что просто хотел проверить, есть ли кто внутри. Так сказать, проявил бдительность.
— Что ж, молодец.
— Он почти невменяемый. С другой стороны, «торчок» вроде него чует наркотики за милю. Сейчас мои ребята с ним разбираются, но он утверждает, будто ничего не видел.
Врет, подумала Ева, быстро оглядевшись по сторонам. Рядом с одной из опор виадука виднелась груда всякого хлама.
— Вон там, случаем, не его берлога?
— Мы тоже так решили.
— Я сама с ним поговорю. А вы постойте здесь.
— Удачи вам.
На «торчке» была замусоленная куртка армейского образца и рваные оранжевые спортивные штаны, которые болтались на его тощем теле, как на вешалке. Картину довершал дряблый живот — верный признак скверного питания. Красные глаза слезились — визави Евы явно не дружил с ярким солнцем. Заметив ее приближение, эти самые глазки испуганно забегали, после чего доходяга водрузил на нос залапанные очки с треснувшим левым стеклом.
Дрожащие руки нервно теребили конец черного шарфа, которым была обмотана шея. Ноги в разбитых армейских ботинках переминались, не в силах устоять на одном месте. Шнурков в ботинках не было, а подметки держались лишь благодаря скотчу.
Возраст «торчка» определялся с трудом — в диапазоне от тридцати до восьмидесяти. По крайней мере, по грязному, изможденному, в морщинах лицу этого сделать было нельзя.
А ведь он чей-то сын, а возможно, в прошлом и чей-то возлюбленный или даже отец, подумала Ева. Возможно, до какого-то момента он вел нормальную жизнь, которую затем принес в жертву наркотическому отупению.
— Я просто шел мимо, — твердил наркоман, переминаясь с ноги на ногу. — Да-да, просто шел мимо. Эй, леди, у вас ничего, часом, не найдется? Мне много не нужно.
— Ты это видишь? — Ева постучала пальцами по жетону.
— Вижу. — Красные слезящиеся глаза растерянно заморгали.
— Это полицейский жетон. Мой. Лейтенанта полиции. Так что я никакая тебе не леди. Имя?
— Чье имя?
— Твое.
— Док. Тик-ток-док. Красненький грибок.
— Док. Ты здесь живешь?
— Я никому не мешаю. Ничего плохого не делаю. Не верите? Не надо.
— Верю. Скажи, ты был у себя, когда сюда подъехала «Скорая»?
— Просто шел себе мимо. — Слезящиеся глазки снова воровато забегали из стороны в сторону. — По своим делам.
— Куда и откуда?
— Ниоткуда и никуда. Просто так.
— То есть ты просто шел ниоткуда и никуда, а потом случайно увидел припаркованную «Скорую» метрах в шести от своего лежбища?
«Торчок» осклабился, и Ева имела возможность близко ознакомиться с состоянием его несчастной ротовой полости.
— Угу, шел и увидел.
— Я тебе не верю, Док. Думаю, ты сидел в своей берлоге. День сегодня холодный. В такой особенно не погуляешь. Ты сидел, закутавшись в одеяло, чтобы согреться. Откуда я это знаю? Потому что, отправься ты за очередной дозой, ты бы напялил на себя еще несколько слоев тряпья.
— Неправда, я просто шел мимо, — упирался наркоман, вернее, даже заскулил. — Я ничего не видел, ничего и нигде. У меня плохое зрение. Я вообще весь больной.
Это точно, подумала Ева, хроническая наркотическая зависимость.
— Подожди здесь.
Она подошла к своей машине и открыла бардачок. Как она и ожидала, там валялись солнечные очки. Их про запас положили туда Рорк и Соммерсет, зная, что она постоянно их теряет.
Ева могла поспорить, что очки стоят больше, чем все деньги, вместе взятые, которые прошли через руки Дока за те десять лет, как он побирался на улице. Тем не менее, взяв их из машины, она вернулась к нему и повертела ими у него под носом.
— Нужно?
— Еще как! — В глазах Дока мелькнуло что-то похожее на отчаяние. — Хочешь поменяться со мной?
— Да, только не очками. Ты получишь мои, если скажешь мне, что ты видел. Только без дураков. Скажи мне все, как было, и очки твои.
— Усек. Тик-ток, слышь, Док, валяй сюда, гони кусок.
— Так нужны очки или нет? — Повертев ими у «торчка» под носом, Ева спрятала их за спину. — Как говорится, баш на баш. Я тебе очки, ты мне — что знаешь про эту «Скорую».
— Я в нее не заходил. Просто шел себе мимо.
— Верю. Кто из нее вышел?
Док равнодушно посмотрел на Еву и пожал костлявыми плечами.
— Как знаешь. — Она сделала вид, будто собирается уйти.
— А как же баш на баш?
— Никакого баш на баш, пока ты мне не скажешь правду. Повторяю: пока ты не скажешь мне правду. После чего можешь взять очки. Без дураков.
— Вылезли чуваки в белых халатах. А вы думали кто? Это же «Скорая». Я им не дался. Мое дело сторона. Я залег себе и лежу.
Он опустил ладони как можно ниже, жестом подтверждая свои слова.
— Мне «Скорая» на фиг. На фиг эти халаты.
— И сколько белых халатов вышли из «Скорой»?
— Два. Вроде как. У меня зрение малость не того. А вообще два. Затем никаких халатов. В багажнике.
— Что — в багажнике?
— Халаты, что же еще? В багажнике такой большой тачки. Вот тогда-то я и очухался. Вот это, скажу я вам, тачка. Танк, а не машина, бока блестят. В такую не влезешь. Там все на замке. Я лишь одним глазом взглянул, — поспешил уточнить наркоман. — То есть хотел, но обломался, все было закрыто. Белые халаты без белых халатов — нырь в нее, и только их и видели.
— Как они выглядели? — Вопрос, как говорится, на засыпку, тем не менее Ева его задала. — Кто они? Белые халаты без белых халатов в большой блестящей тачке?
— Один — бугай, второй — сморчок. Толком не рассмотрел. Но один точно бугай. — Док сначала развел руки, затем поднял их вверх, распространив при этом вокруг себя волну омерзительного амбре.
— Понятно. А машина? Какого она цвета? Черная или белая?
— Темная. Может, черная. Не знаю, блестит. У меня все. А теперь баш на баш.
— Уговорил, — согласилась Ева. Похоже, из этого доходяги она и впрямь выжала все, что можно. — Бери. Свои можешь оставить себе, — сказала она, когда он протянул ей поломанные. — У нас с тобой другой баш на баш. Твоя правда на мои очки. Обмен состоялся.
Ева отошла прочь, а ее место занял полицейский.
— Лейтенант, так мы берем его или нет? Может, сразу в наркологичку?
По идее, так бы и надо, подумала Ева. Чтобы совесть не мучила. Но какой смысл? Не пройдет и недели, как он снова возьмется за старое. Более того, его логово может занять кто-то другой, и тогда ему будет даже хуже, чем сейчас.
