Родители Маши, как мне рассказывала Ерикова, были против ее брака с этим, как они его называли, «бабником и лодырем». Ерикова никак не могла взять в толк, почему Машины предки придерживаются о женихе дочери такого мнения. Насчет «бабника» она была согласна, а вот насчет «лодыря» она готова была поспорить.
Может, дома Генка ничего и не делал, но на непростом поприще торгового агента трудился на славу, да и зарабатывал прилично. Маша родом была из Максимовки, одной из многочисленных деревенек, разбросанных по обширной Тарасовской области. Ее довольно зажиточные родители придерживались строгих правил относительно семейных дел и быта.
Естественно, Генка выглядел в их глазах неким прожигателем жизни, не способным организовать семейный очаг и окружить должной заботой их единственную дочь. Они были такими непроходимыми ретроградами, что отказывали Генке даже в таких его несомненных достоинствах, как выносливость и трудолюбие.
— Сейчас будем завтракать, — сказала Мария, поделившись со мной хозяйственными проблемами, — посмотри пока телевизор.
Она щелкнула пультом и отправилась на кухню. Генка вышел из ванной с полотенцем на бедрах и шлепанцах на босу ногу.
— Привет, — улыбнулся он широкой белозубой улыбкой, — классно выглядишь, девушка.
Чуть выше среднего роста, спортивного телосложения, со здоровым цветом лица и коротко остриженными волнистыми волосами, Генка производил впечатление уравновешенного и жизнерадостного человека.
У него были темные с поволокой глаза, широкий «боксерский» нос, немного тяжеловатый подбородок и полные, красиво очерченные губы.
— Quel bon vent t’am и ne?
[1]
— с безупречным французским прононсом спросил Генка.
— Cesse de te donner un genre,
[2]
— не сплоховала я и усмехнулась.
Он потянул носом в сторону кухни, откуда доносились аппетитные запахи.
— Alors cе serait bien se caler les joues.
[3]
— Спасибо, я уже позавтракала, — попыталась я отказаться, но он и слушать ничего не захотел.
— У нас пища простая, деревенская, Машкины предки исправно подкидывают, так что никакие возражения не принимаются.
И он потащил меня на кухню, где на деревянном полированном столе были выставлены закуски: сало, холодец, винегрет, разломанная на части копченая курица, сметана с воткнутой в нее ложкой. Усадив меня на табурет, он пошел одеваться. Когда он вошел на кухню в синем махровом халате, Мария водрузила в центр стола большую сковороду с жареной картошкой. Отказываться было бесполезно.
После завтрака Мария осталась мыть посуду, а мы с Генкой вернулись в гостиную.
— Вообще-то я догадываюсь, зачем ты пришла, — с серьезным видом сказал Генка, когда мы сели на диван, — по поводу Груши?
— Ты не ошибся, — подтвердила я и, довольная тем, что смогу обойтись без предисловий, спросила: — Ты слышал, как Беркутов позвал на помощь?
— Слышал, но сперва не понял, в чем дело, и поэтому не сразу пришел.
— В душе был еще кто-нибудь, кроме тебя?
— Нет, — быстро ответил Генка, — я был один.
— В соседних кабинках тоже никого не было?
— Вроде нет, — пожал он плечами, — я бы услышал.
— А вот Говоркова сказала, что она в это время тоже была в душе.
Его глаза беспокойно забегали.
— Нет, навряд ли. Там особенно не спрячешься.
— Вспомни хорошенько, откуда ты пришел в душ?
— Тут и вспоминать нечего, прямиком из комнаты отдыха.
— А Верещагин сказал, что минут за десять до крика Беркутова он, возвращаясь из туалета, слышал в душе женский смех.
— Наверное, ему показалось.
— Может быть, — недоверчиво посмотрела я на Шубина, заметив, что на его лице появилось напряженное выражение. — Значит, с того момента, как ты пришел в душ, туда больше никто не заходил, так?
— Ну, так…
— А может, туда все-таки кто-то заходил, например, Купцова?
— Что ты имеешь в виду? — он растерянно смотрел на меня, а потом, не выдержав моего испытующего взгляда, опустил глаза.
— Послушай, Гена, мне ведь все равно: было у вас там чего или не было — я не из полиции нравов, но у меня есть предположение, что ты был в душе не один.
— Ты что?! — Шубин вытаращил глаза.
— Ничего. Видишь ли, Геннадий, если ты утаиваешь от меня, что был не один, возможно, у тебя еще есть что скрывать.
Глаза Генки полезли на лоб, он тяжело и быстро задышал и бросил испуганный взгляд в сторону кухни.
— Тс-с! — он приложил указательный палец к губам. — Ладно, только ты не шуми! Если хочешь знать, ничего у нас не было, вернее, мы ничего не успели, — с надутыми губами и обидой в голосе тихо сказал Шубин.
— С кем у вас ничего не было? — невозмутимо спросила я.
— С кем-кем… с Купцовой… — он виновато опустил глаза.
«Ну прямо нашкодивший мальчишка!» — подумала я, различив в Генкином голосе нотки смущения и досады.
— Так это она просила тебя не рассказывать о вашей встрече в душе? — беззлобно усмехнулась я.
— Сама понимаешь, — энергично прошептал он, — такое дело. Груша бы этого не одобрил!
Здесь уже он не удержался от понимающей, хитрой улыбки. Я с интересом посмотрела на этого неутомимого Казанову, галантное покрывательство которого разбилось о риф моей настойчивости.
— Ну, Гена, это, конечно, твое дело, — примирительно сказала я, — а теперь соизволь рассказать мне все ab ovo, то есть с самого начала, я надеюсь, ты не забыл добрую старую латынь. С того момента, как ты отправился в душ.
— Да, собственно, особенно и нечего рассказывать. Мы с Ольгой переглянулись, я ей кивнул, мол, выйди, она с лету все поняла. Я с минутку подождал и отправился следом, нашел ее в душе. Только мы… ну, понимаешь, — Шубин напряженно гримасничал, — Беркутов заорал. Я говорю, погоди, без нас разберутся, но она вырвалась…
— Значит, ты точно помнишь, что, кроме вас с Купцовой, — еще раз уточнила я, — в душе никого не было?
— Конечно, не было, — без тени сомнения ответил Шубин, — я перед тем, как к Ольге войти, все кабинки проверил.
— Вот это уже похоже на правду, — похвалила я Генку и бросила на него удовлетворенный взгляд, — ты очень внимателен и предупредителен с дамами.
Шубин удивленно посмотрел на меня.
— Да не пугайся ты, — я хмыкнула про себя, — меня интересует, не обратил ли ты внимания на других женщин.
