— А знаешь что? — вдруг проговорила она. — Я, пожалуй, с тобой пойду.
Соболев застыл на месте.
— Зачем это?
— А просто так. Посмотрю, как ты будешь Машку привораживать.
Кольке смертельно не хотелось действовать на ее глазах.
— Нет, я сегодня никого привораживать не буду! — твердо объявил он.
Но бессовестная Нонна лишь усмехнулась:
— Будешь. Срок годности зелья — до сегодняшней полуночи. А больше я тебе ничего варить не буду, раз ты такой неблагодарный дурак.
* * *
Колька-то думал, что идет к Машуне, а оказалось, что его пригласили на дом к Федорчуку. Узнав эту неприятную новость, он мстительно скривился и как бы невзначай потрогал сквозь карман пузырек с зельем.
Нонна тем временем скинула пальто на руки Машуне и восторженно закрутила головой, оглядываясь.
— А меня уволили с радио за то, что я деньги раздала детям! — объявила она, резво вбегая в комнату. — Мне скучно было одной сидеть. Ничего, что я пришла?
— Нонна! — укоризненно произнес Колька, которому как всегда было за нее стыдно.
Но Маевская только рассмеялась.
— Будешь занудствовать, я за тебя замуж выйду, понял?
Соболев осознал угрозу и решил замолчать от греха подальше.
Федорчук, изрядно посвежевший от Машуниной заботы, тоже вышел навстречу гостям. Хмель еще не совсем выветрился у него из головы, и настроение Ивана было весьма приподнятым: он даже забыл, что совсем недавно хотел засадить Нонну в тюрьму.
— Входите, рассаживайтесь по стульям! Варенье есть будете?
— Вань, ну кто так угощает? — отозвалась Машуня. — Я сейчас все принесу.
«Она уже готовит для этого Федорчука!» — с неприязнью подумал Колька.
— А у меня тут коньяк есть, — сообщил он и полез к себе в сумку.
Но следователь лишь закатил глаза:
— О, не-ет! Мы и так уже хорошие…
— Нам нельзя! — заявила Машуня, возвращаясь в комнату с сахарницей и ложками.
— Жалко… — вздохнул Колька, стараясь не замечать ехидной улыбки Нонны.
Через минуту старинный овальный стол был сервирован чайником и разнокалиберными кружками, а в вазочке появилась халва и карамельки.
Все уселись.
Колька, совершенно взмокший от напряжения, теребил в руках ложку и нервно поглядывал то на Машуню, то на Федорчука.
— Ну что, следопыт, спрашивайте уже чего-нето! — произнесла с набитым ртом Маевская. — А вообще-то нет, лучше я вам сама сейчас Колькину тайну расскажу! Эх, ему стыдно станет!!!
Соболев враз побледнел и вцепился в Ноннину руку. А он-то думал: зачем она ему зелье подсунула? Воспылал дружественными и благодарными чувствами… Вот змея-я!
Но тут Нонна отвлеклась от своего ужасного намерения: сквозь раскрытую дверь спальни она увидела грандиозную пластилиновую панораму, созданную Федорчуком.
— Ой! Чего это у вас?!
Иван сразу же испугался за сохранность экспоната:
— Только осторожней! Не поломай ничего!
— Не боитесь!
Выставив зад, обтянутый дорогой юбкой, Нонна склонилась над макетом.
— Слушайте, — проговорила она, не поворачиваясь, — а кто это все лепил? Так здорово!
— Ну я, — буркнул Федорчук.
— И вы что, все-всех гостей сделали? Даже меня?
— Ты же сама сказала, что стояла сразу за Стасом.
— Ну да… То есть нет… — Маевская повернулась, наморщила лоб, вспоминая. — Нет! Я тогда упилась, упала и уснула! Так что меня надо уронить!
И ловким щелчком пальцев, Нонна уложила «себя» на бок.
Всем показалось, что Федорчук сейчас накинется на нее: так резво он подскочил к макету. Но вместо этого он уставился на свои фигурки и что-то принялся вычислять, шевеля губами.
— Что с тобой? — обеспокоенно произнесла Машуня, тоже несколько настороженная поведением Ивана.
— В какой момент ты упала? — спросил он Нонну шепотом. — Ты видела, как Стаса подстрелили?!
Маевская скривила губы.
— Да я тебе говорю: я пьянущая была! Там сначала были разноцветные такие салютики, потом красные сердечки, а потом я ничего не помню…
Машуня с Федорчуком переглянулись.
— Стаса убили сразу после сердец! — воскликнули оба, поняв друг друга без слов.
… Колька оставался один за столом. Все столпились вокруг макета, шумели и обсуждали. Было грех не воспользоваться обстоятельствами. Тайным жестом отвинтив крышку у заветного пузырька, он капнул зелья в Машунину кружку.
Ох, преступление было совершено, сердце отчаянно билось, страх быть пойманным мутил сознание. И ведь Нонна запросто может совершить великую гадость — взять и разболтать о его тайне. Просто так, смеха ради…
Чтобы хоть как-то замаскировать свою нервозность, Соболев решил принять участие в общественном волнении.
— Слушайте, я ничего не понимаю! — проговорил он нарочито громко. Объясните, наконец!
Бледный и торжествующий Федорчук показал на пластилиновую фигурку Маевской.
— Стреляли не в Стаса! Стреляли в нее! Она стояла как раз за ним, но в момент выстрела упала, и пуля досталась не тому человеку!
Нонна ошарашенно хлопала глазами.
— А кому могло понадобиться меня убивать?
— По-моему, тебя половина города с удовольствием бы похоронила, проговорил, запинаясь Колька. — И с Бурцевой ты рассорилась, и с Ковровым, и с Поленовым…
— Из-за тех денег? — подозрительно спросил Федорчук.
Нонна тут же поджала губы.
— Ну я еще до денег с ним разругалась…
— Это называется не «разругалась», а… — снова встрял Колька. Ему ужасно хотелось ей насолить. Но Нонна тут же его одернула:
— Соболев! Где твое благородство? Дай я сама расскажу!
— Да уж пожалуйста! — воскликнул Федорчук, торопливо вытаскивая из письменного стола бланк протокола.
— Нас познакомила Оксанка, — хмуро начала Нонна. — Ну Поленов и пристал ко мне. Сначала он даже интересным мужиком показался… А потом… В общем, он бандюга и сволочь, так что нечего его жалеть. Я ему сразу сказала, что у нас с ним ничего общего быть не может. А он все равно таскался за мной, подарки делал. Только я у него ничего и не думала брать.
Слушая весь этот бред, Колька аж позеленел от негодования.
— Ты чего, Коль? — спросил Федорчук, заметив его душевные муки.
— Нонн, не ври, — выдохнул Соболев сквозь зубы. — Ты Поленова ого как кадрила! И подарки брала! Кто тебе шубу подарил? А духи за три штуки? А цветов сколько было?
