— Интересно, а Евгений Борисович в день премьеры поссорился с каждым из нас или кого-нибудь пропустил? Хотя вряд ли. Он, наверное, не зря собрал нас всех за своим столом.
— Что за чушь? — неприязненно осведомился Сосновцев.
Марина повернулась к Талызину.
— Давайте считать по пальцам. Я и Вика — это двое. Наташа и Галина Николаевна — будет четверо. Денис и Кирилл — шестеро, Тамара Петровна седьмая, вы восьмой. Остаются Дашенька и Александр Михайлович. Дашенька, Евгений Борисович перед премьерой тебя обижал?
— Ну, — слегка смешалась Дашенька, — если вы имеете в виду… В общем, он обычно был со мною очень деликатный, а в субботу…
— Деликатный! — возмущенно фыркнул Денис.
— Я имею в виду не на словах, а на… Короче, говорить он мог всякое, но трогать никогда не трогал. А в субботу пытался… и так грубо… я ужасно расстроилась, а он смеялся.
— Во сволочь!
— Значит, Дашенька девятая, — с удовлетворением констатировала Марина. — Остаетесь вы, Александр Михайлович. Чего уж там скрывать, признавайтесь!
Сосновцев пожал плечами.
— Полагаю, я попал за ваш стол случайно. Впрочем, я там почти и не сидел. У меня было полно забот!
— То есть с вами Евгений Борисович не ссорился? — осведомился Талызин.
— Разумеется, нет.
Наташа, поднявшись со стула, посмотрела на Сосновцева не без брезгливости и твердо заявила:
— Но я же слышала, Александр Михайлович! В антракте.
— Что — в антракте, Наташенька? — нежно пропел тот.
— Вы с дядей спорили.
— О чем же, деточка?
— Не знаю. Но вы очень горячились.
— Ах да! — улыбнулся Сосновцев, сделав свой любимый жест рукой — жест, вызывающий ныне у Вики глубокое отвращение. — Я действительно горячился, восхищаясь гениальной игрой Евгения Борисовича. Только ссорой или спором это назвать нельзя.
— Вот как? — флегматично переспросил следователь. — А по какому поводу спорили вы, Кирилл?
Вика укоризненно глянула на Марину, и та, сообразив, что проболталась, сильно покраснела и быстро произнесла:
— Ну, Кирилла я назвала для комплекта. Решила, раз все, так и он.
Обалдевший поклонник, подняв брови, уточнил:
— Так что, Кирилл Андреевич, был спор или нет?
— И все-таки Александр Михайлович говорит неправду, — вернулась к предыдущей теме Наташа. — Они ссорились, я убеждена. И дядя его дразнил.
Тут удивился даже Талызин.
— Что значит — дразнил?
— Ну, передразнивал. Делал вот так, как о н всегда делает.
Она попыталась сымитировать жест и вдруг застыла, пораженная догадкой.
— Слушайте, до меня только теперь дошло! На сцене я была в образе и не понимала, и только теперь… А со стороны все, наверное, сразу увидели, да?
— Что увидели? — хмуро поинтересовалась Тамара Петровна.
— Что дядя использовал для роли жест этого типа.
Вика машинально отметила, что сегодня не только Денис держится нелучшим образом, Наташе тоже изменила привычная интеллигентность. Для девочки совершенно нехарактерно обсуждать присутствующего так, словно его здесь нет. Впрочем, происшедшее явно сильно ее возбудило, на щеках выступили пятна, глаза горят. В подобном состоянии не до правил хорошего тона!
— Конечно, увидели, — подтвердила Тамара Петровна. — Не слепые. Кстати, гениальная находка.
— А я сам подарил ее Евгению Борисовичу, — сладко улыбнулся Сосновцев. — Не хотите ли, спрашиваю, позаимствовать у меня этот жест, на сцене будет прекрасно смотреться! Он согласился.
— Похоже, вы были единственным, с кем он в тот день согласился, — ехидно вставила Марина.
«Лучше б ей помолчать, — подумала Вика, случайно поймав брошенный директором яростный взгляд. — Вот язык без костей!»
— Слушайте, уже почти одиннадцать! — вдруг ужаснулась Наташа. — А мои маршрутки после одиннадцати не ходят.
Все всполошились. И впрямь, время пролетело незаметно, пора было расходиться. Следователь никого не удерживал.
Сцена четвертая
Второй прогон
Вика без особого труда уговорила Марину не ехать домой, а переночевать у нее. Слишком многое требовалось обсудить, чтобы терпеть до завтра.
Начала она с главного.
— Ты знаешь, что твой собственный язык — твой главный враг? — грозно осведомилась она за кофе, когда Лешка был выдворен спать.
— Ох, — вздохнула Марина, — мне самой жутко стыдно. Но вроде бы все обошлось.
— Это тебе кажется, что обошлось, а на самом деле вряд ли. Ты, видимо, не заметила, как он на тебя посмотрел?
— Заметила. И, кстати, очень удивилась.
— А чего удивляться? Как будто не знаешь, что он собой представляет. Ну и что мне теперь прикажешь делать? Ты меня в какое положение поставила? Между двух огней. Я тебе что, камикадзе?
— Ну, — неуверенно заметила Марина, — он ведь не знает, что его слышала именно ты. Он, наверное, думает, это была я.
— Ты мне зубы-то непонятностями не заговаривай! — потребовала Виктория Павловна. — Я не знаю, что он думает, но он скорее удавится, чем позволит мне поставить твою новую пьесу. А я уже на нее настроилась!
— Погоди, при чем здесь пьеса?
Вика развела руками.
— Ну ты даешь! Ты что, не поняла, что его болтовня про «Ромео и Джульетту» только из-за того, что ты дала ему от ворот поворот? Ты считаешь, ему не наплевать, что именно мы будем ставить? Не будь наивной. Его не волнует ничего, кроме собственных шкурных интересов.
— Погоди! — остановила подругу Марина. — Ты о ком?
— О директоре нашем, конечно, о ком еще?
— А я о Кирилле, — засмеялась та. — Вот тебе наглядное подтверждение, что у каждого своя картина мироздания.
— Маринка, не надо про мироздание, я с тобой о деле говорю, — серьезно попросила Вика. — Господи, ну что тебе стоило подписать это паршивое интервью! Все подписывают. Была б ты под защитой Черновой, Сосновцев бы тебя не тронул.
— Вичка, мы уже это обсуждали! Ну не могла я.
— Ладно, проехали. Все равно Чернова тебя уже никогда не простит, и второго шанса с этой стороны у тебя не будет. А вот с Сосновцевым — другое дело. Я специально присмотрелась, он хоть и зол на тебя, а слюни до сих пор пускает. А с его-то самомнением, задурить ему голову — пара простых. Скажи, что нарочно пыталась вызвать его ревность, потому что боялась, он относится к тебе недостаточно серьезно. Он это съест за милую душу да еще добавки попросит. Если честно, неужели тебе трудно пару раз с ним трахнуться — для пользы дела? Конечно, он не Ален Делон, но фигура у него что надо. Может, даже удовольствие получишь. По крайней мере с тебя не убудет это точно.
